Мне стало нехорошо. Я больше не мог усидеть на месте. Хотелось пройтись, пробежаться, проблеваться, заняться хоть чем-нибудь. Но как только я встал, голова закружилась, и мне пришлось прислониться к стене здания.
Какой ужасный смысл здесь таился. Все это время Федеральная Корпорация производила «Прыг-Скок» – точно так же, как она производила даймофосфилазу, заставляя людей подсаживаться на ознобин, чтобы надолго обеспечить своему продукту востребованность на улицах, а затем пыталась продать им новый продукт как средство избавления от их прежней зависимости. Все было так, как и сказала Эвалин: мы все это уже проходили.
Но на этот раз моя мама наткнулась на правду. Наверное, она узнала не всю правду, но достаточно, чтобы это сделало ее опасной. И Билли Лу вовсе не был идиотом. Должно быть, он знал с самого начала, что ее смерть – не случайность. Должно быть, он задавался вопросом, какой из своих продуктов Кранч Юнайтед так старался защитить. Сколько унций «Прыг-Скока» сошло с пыхтящего конвейера в Производственном отделе № 22? Десятки тысяч? Сотни тысяч? Миллионы?
Он вернулся в Производственный отдел № 22 не для мести. Он вернулся, чтобы положить всему этому конец.
Я не мог дышать. Мое сердце колотилось где-то в горле. Я уперся костяшками пальцев в грудную клетку, чтобы ее размять. Я был не прав. Я во всем ошибался.
Барнаби поднял взгляд на меня.
– С тобой все в порядке?
– Нет, – пробормотал я.
– Я же предупреждал тебя, чтобы ты не ел этот Сыр™, – сказал Барнаби, качая головой. – Но кто же станет меня слушать? Ведь я же простой козел с IQ 165 и пищеварительным трактом, заполненным архивами городской библиотеки Окленда.
– Заткнись. Пожалуйста. Мне нужно подумать. – Закрыв глаза, я снова оказался на своей станции ручного управления, следя за техниками, которые расхаживали по мостикам в защитных противогазах, наблюдая, как из огромных маслобойных плунжеров выходит пена белого химического осадка, напоминающая волны прибоя. Они сказали нам, что это Сыр™, и с чего нам выяснять у них, что к чему?
Думать – не моя работа. Моей работой было следить, чтобы при подаче кристаллизованной гликолевой кислоты хлорированный полиэтилбуритан из цистерн добавлялся в нужное время, в нужных количествах и при правильной температуре. Цистерна с хлорированным полиэтилбуританом выливалась в емкость с кристаллизованной гликолевой кислотой – и вуаля! Моя работа была выполнена.
Вот только я делал это примерно 3267 раз в день.
Я открыл глаза. Казалось, будто я пьян от муншайна: я стоял в переулке, а мои кишки выворачивало наизнанку.
– Послушай меня, Барнаби. – Произнося его имя, я поперхнулся. – Тебе нужно бежать отсюда.
Барнаби уставился на меня.
– Бежать? – повторил он.
– Беги отсюда как можно дальше. – Я чувствовал себя так, будто проглотил использованный презерватив и задыхаюсь. На языке ощущался неприятный привкус.
– Ты что, с ума сошел?
Я покачал головой, и вспышка боли взорвала облака красной пыли у меня перед глазами.
– Федеральная Корпорация лгала мне, – сказал я. – Президент Бернхем лгал мне. «Прыг-Скок» производят не в Российской Федерации. Его поставляют прямо из Кранч Юнайтед.
– Не понимаю. – Барнаби покачал головой. – Ты говорил мне, что только русские владеют технологией управления разумом.
– Потому что так мне сказал президент Бернхем. Но, возможно, он солгал.
Барнаби нахмурился.
– Тогда почему же Рафикова висела у нас на хвосте с самого БХИ-Тех?
– Ни черта я не знаю, ясно? – Мои слова переросли в крик, который вспугнул кучку грызунов, копошащихся в уличном мусоре. – Я ничего не знаю. – Но как только эти слова слетели с моих губ, я все понял. Новая волна тошноты заставила меня прислониться к стене, смахивая с нее перхоть бумажных объявлений с предупреждениями о москитах, разносящих вирусы С-1, крысах, разносящих чуму, и людях, разносящих чуму из-за того, что съели всех крыс.
– Ловушка, – сказал я, и остатки Сыра™ обожгли мне язык. – Должно быть, это ловушка. Рафикова укрылась в убежище в глухомани на землях Федерации. Президент Бернхем надеялся ее выманить.
Я вспомнил, как та жуткая живая марионетка, которая прицепилась ко мне в Санта-Фе, говорила, что следует вернуть нечто, принадлежавшее Российской Федерации.
– А теперь она стоит у порога НДС, совсем безоружная и, вероятно, не готовая к бою, – закончил за меня Барнаби. – И если она умрет…
– Никто не сможет остановить Федеральную Корпорацию. И все же они не хотят запачкать руки. – Теперь мне все стало ясно. Я не знал, какую ложь скормили Рафиковой Бернхем и Совет директоров Кранч Юнайтед: вероятно, что я был кем-то вроде вражеского агента, везущего секретные данные о ее операциях. Я даже не знал, замешан ли в этом Совет директоров или же Бернхем действовал в одиночку. Но это было не так важно.
Важно то, что президент Бернхем в письменном виде дал добро на производство тонн и тонн порошкообразной дури, добавляемого в пищу амфетамина, который вскоре захватит половину континента. А теперь Совет директоров его выгнал, вероятно, для того, чтобы он не смог облить их грязью.
Важно то, что я втянул Рафикову в войну и отогнал часть ее мыслящих нейронов к порогу Коуэлла – отогнал в буквальном смысле этого слова, как пастух отгоняет скотину на пастбище.
– Теперь ты понимаешь, почему должен бежать отсюда? Нам не нужно помогать Бернхему и Коуэллу остановить Рафикову. Нам нужно остановить Коуэлла и его союзников из Корпорации. Это они хотят проникнуть в ее серверы.
Это они хотят получить Премию Бернхема раз и навсегда. Едва я сказал это вслух, меня отбросило назад во времени: прошлое и настоящее начали исчезать. Я почти забыл, о каком президенте Бернхеме мы говорили. Мне казалось, что на улицы вот-вот хлынут толпы сторонников распада, а отряды унионистов встретят их с оружием в руках.
Я бы не удивился, если бы сама Уитни Хеллер, продефилировав по улице, объявила – да, действительно, виновата, каюсь, и что эта идея принадлежала ей с самого начала.
– Но мне некуда идти…
– Неважно, куда ты пойдешь, главное, чтобы тебя здесь не было. – Я слегка подтолкнул его. – А теперь двигай.
– Нет. Я не оставлю тебя.
– Сейчас неподходящее время, чтобы проявлять мужской характер, Барнаби. Они собираются тебя убить. Они размозжат тебе голову, как перезрелый арбуз, и вытащат твой мозг, словно Яйца всмятку™, и это уже ничего не будет значить, ты ничего не сможешь сделать и ничем не сможешь мне помочь.
Барнаби зашмыгал носом. Его глаза увлажнились. Я с трудом мог заставить себя взглянуть на него.
– Уходи, тупое животное. – Я схватил первое, что попалось под руку: смятую банку из-под содовой, и швырнул ему прямо в нос. – Уходи же. – Следующее, что я поднял, было куском каменной кладки. Когда я попал Барнаби в плечо, он взвизгнул и отскочил назад. Теперь я плакал, чувствуя, как в горле текут сопли. Но я продолжал целиться в него, кидая мусор и щебень. – Уходи, уходи, уходи.
