выпили вместе, может даже стали друзьями, но в тот день, один должен был умереть.
Не в силах больше оставаться на ногах, он рухнул. Балдур остался, держа княжеский меч в руках, полный крови своего врага. Меридинец не смотрел на него, он, тяжело дыша, лицезрел живописно украшенный свод тронного зала князя. Сборщик понял, он молился. Он был готов.
— Слава!
Раздалось за спиной человека.
— Добей его, Балдур. Докончи бой!
— Не медли воин, прерви его страдания.
— Слава! Слава Ратомиру Солнцеликому!
— Слава Красограду, слава!
Заткнитесь, прибью ведь, богами клянусь, просто замолчите. Он стиснул зубы, а слова повтором крутились в его голове. Ему стало противно находиться в этом помещении. Ему обезобразила сама аура ликования опившейся и обожравшейся толпы.
Балдур занес клинок над противником, который коротко кивнул ему и закрыл глаза. Сырник перестал шипеть, он больше не ругался. Маленький аури сбоку посматривал на человека.
— Убей его!
— Вызов брошен и должен окончиться смертью!
— Не медли, сборщик! Дай ему умереть смертью воина.
Балдур вспомнил дни перед тем, как он примерил на себе наряд стервятника. Перед тем днем, как он еще не получил своего прозвища за поступок. Те дни, когда ему исполнилось лишь двенадцать, и он был вынужден покинуть стены места, которое называл домом.
Обученный базовым навыком стервятника человек. Ничего не понимающий, он знал лишь одно — кулаки. Быстро впав в долги и потеряв все накопления, он оказался втянутый в сомнительные дела. Балдур не жалел о той части своего прошлого, ведь оно помогло стать ему сборщиком, живым сборщиком. Оно помогло ему выжить, однако возвращаться к нему было для мужчины оскорблением.
Он ощутил себя вновь посреди душного помещения, пропахшего алкоголем, табаком, наркотиками и потом. Быть может ему удалось отдать свой долг всего за две смерти, но он не забудет их никогда.
Стервятник стоял посреди толпы и слышал голоса сильных мира сего, что требовали подобного исхода. Так ли отличается полисовская дыра, полная социальной гнили и наживы, от княжеского двора? Стоит ли умирать за них? Стоит ли кому-то умирать за них?
Балдур знал, что Пилорат не сможет его убить. Уже нет. С другой стороны, он представлял самого Ратомира, и смерть неизвестного ему меридинца лишь сыграет на пользу. Он не стал смотреть на Миру и Дэйну. Он знал, что даже Ярик понимает, это должно произойти. Ему приходилось убивать, и это не последний раз.
— Балдур, — кротко прошептал Сырник.
— Знаю, — коротко ответил тот.
Человек занес выше меч над противником и разжал ладонь. Рукоять, медленно соскальзывая с его пальцев, бренчанием сожаления упала на пол. Толпа ахнула. Вновь. Так было принято.
Пилорат вдохнув воздух еще раз, не поверил, что всё еще жив. Он резко открыл глаза и посмотрел на человека. Тот молчал.
Балдур выждал паузу, перед тем как недовольный вопль, смешанный с гнилью неподчинения, заполнил помещение. Мужчина, истекая кровью потянулся за клинком. Он уважал оружие, ведь в конце концов оно спасло ему жизнь. Сборщик поднял клинок, и медленно похрамывая и держась за бок, поплелся к ножнам.
Когда Сырник соскочил с его плеча и попытался помочь ему поднять их, получил оплеуху. Изнывая от боли и гнева, Балдур поднял ножны, медленно утерев кровь с меча о свои штаны, вернул его туда, где ему и место.
Толпа замолчала.
Он подошел к князю, и поклонившись насколько позволили его ребра, протянул оружие. Ратомир с удивленным лицом принял свой подарок. Сборщик постоял пару мгновений покачиваясь на месте. Лекари не спешили, так как по правилам, поединок не был окончен, пока Марена не клеймит чью-то душу.
Сырник смотрел перед собой, прижимаясь сильнее к человеку. Балдур учтиво поклонился княжне, и развернувшись схватился за кончик шелковой скатерти. С каждым, медленным шагом, она постепенно сползала со стола, роняя за собой хрусталь, золото и серебро.
Никто не сказал ни слова. Никто не позволил себе начать первым.
Стервятник подошел к полуживому Пилорату, что истекал кровью на глазах у сотен. Никто, даже его повелитель, не позаботился о нём. Он лежал и испускал свой дух, как никому более не нужный пёс, что более не способен стеречь двор. Что более не прогоняет дворовых котов и не защищает хозяина.
Балдур, сжав зубы, присел и приложил скатерть к его ране. Пилорат его отринул поначалу, но это не был враждебный жест. Казалось, он слишком боится остаться в живых после проигрыша. Балдур не сдался. Он прошептал ему что-то на ухо, и оба скрепили кровавое рукопожатие.
Балдур закричал, Пилорат изнывал от боли, но они оба встали. Никто так и не сдвинулся с места. Меридинец прижимал ту самую скатерть к ране, из которой буквально хлестала пурпурно-сливовая кровь.
Два бойца, один из них был приговорен на смерть старым обычаем из-за женщины, до которой им нет даже дела. Может быть, их заставят сразиться вновь, либо прикажут казнить обоих. Балдуру не было до этого дела. Он нёс на плече себя, того, что так и не смог вырваться.
Вдруг из толпы выбежала Дэйна, пытаясь поддержать уставшего и израненного Балдура. Он качнул головой и кивнул на меридинца. Она подчинилась.
— Священный круг побоища нарушен! — прокричал Арбитр.
Тронный зал остался в тишине.
Ярик вышел следующим, и коротко кивнув человеку, беззвучно прошептал несказанные слова, помогая Пилорату. Мира шла к нему медленно, сохраняя чувство такта, но только те, кто знал её, смогли увидеть единственную невидимую слезу на её глазах. Женщина подошла и, осмотрев, сжала губы.
— Нельзя так! Обычай твердит!
— Бой не закончен!
Балдур наплевал на всё. Ему просто хотелось отдохнуть и убраться как можно дальше.
— Бессмысленный кусок мяса. Пустая трата моего времени! И ты называешь себя меридинцем? Ты с травмой посмел охранять меня? Ублюдок беспомощный! Да как ты смог проиграть прокаженному сборщику? Безродному выродку!
У каждого бокала, будь то дорогое вино или простецкая медовуха, есть своя грань. Грань, перейдя которую, содержимое выливается наружу: едкое, дурно пахнущее и тяжело отмывающееся. Многие жалеют о своих словах, сказанных с горяча. Некоторые извиняются после, другие делают вид, что и вовсе не раскрывали рта. Балдур не был из них числа.
Ему настолько осточертели последние несколько дней. Он выдержал столько физических и моральных оскорблений. Быть может это лишь всё еще тлевшие угли горячки боя или его гордость. В тот момент это не имело значения. Он
