— Знала о твоём рождении, до того… — сказала бабушка в закрытое окно. ВЭФ ответил ей помехами и Чайковским.
— Твой недостаток, — продолжила она, стоя спиной ко мне, — нежелание слушать. Она развернулась ко мне лицом и во взгляде её было смятение. — Всё уже сказано… Сусанной, но не услышано. Когда бы слушал — понял всё.
— Сусанна сказала, что тритан не ящерица, — неохотно сказал я. — Что это означает — третий. И вот… эта печаль? Это что-то театральное или так — женские чары?
Бабушка сунула руки в карманы на юбке и прошлась по кухне — носком туфли она поворошила тростник.
— Может, тебе ту тему обсудить с мамой? — выдвинула она последний бастион.
— Мама меня не посылала печати ставить неизвестно где, — справедливо заметил я.
— Такое, — подытожила бабушка. — Но сначала уборка. Сиди и молчи. То возможно?
Я сложил руки на коленях — это был высший знак покорности.
Бабушка носком туфли начертила на полу большой круг, затем, посмотрев на меня грозно, как всегда, рассердилась перед работой, и для острастки, кашлянув, взяла палку, которой мы мешали бельё в выварке. Палкой, бабушка начертила около большого круга четыре поменьше. Расставила в них знаки.
«Не хватает только медвежонка, — тревожно подумал я. — Олимпиада, блин!»
Бабушка глянула вновь на меня, убрала прядь волос со лба.
— Нет и крест, — буркнула она сама себе. — Тылко не воздух!
И она стёрла пятый круг. Я не выдержал.
— Четыре плохое число, — сказал я. — Закрытое…
— А стороны света? И стихии, — невозмутимо произнесла бабушка и стёрла ещё один круг.
По кухне разнёсся слабый запах марганцовки. Гораздо тише, нежели раньше, прогудел колокол, где-то там — под сердцем.
Бабушка, сосредоточенно позвенев связкой ключей, отперла «пенал». Я поспешно отвернулся — алые отпечатки моих пальцев мелькнули на поцарапанной тёмной двери.
Бабушка извлекла из шкафа нечто, завёрнутое в чёрную ткань. И банку. Банку из кухни Гидеона.
— Ты, Лесик, закрой очи, — попросила бабушка. — Слабый, чтобы видеть дея́ние. Ну будь послушный, про́шу.
Я послушно закрыл глаза — не до конца.
Бабушка уселась за стол, потрогала гемму и поддернула рукава. Гулко треснуло полено в камине, пахнуло жаром, из створа вылетели угольки и с шипением приземлились на тростник. Бабушка шепнула в кулак несколько слов — дым и танец, жар и жизнь, все семь нот и след от звезды, катящейся с небес в августе — вот что содержали в себе они.
Первый круг брызнул искрами. Разноцветными. Знаки засияли приятным коралловым светом и вознеслись вверх. В догорающих свечах Венка произошло движение, огоньки колыхнулись, дрогнули и сияющие частицы их, покружившись немного в воздухе, соединились…
Я широко открыл глаза.
Смотреть на Саламандру нельзя… Рыжая девчонка ничего не знает об этом запрете, о других запретах она не знает также — ей всё равно, где плясать, и сейчас она пляшет на столе… над столом, совершенно босоногая. Звенят её браслеты и колокольчик на щиколотке, и бубенчики, подшитые к подолу юбки: и ленты, вплетённые в три косы, шёлково поют вслед владелице.
— Здравствуй, Дух Огня, — вмешалась в свист и звон бабушка.
Я смог моргнуть и сделать вдох.
— Хорошего пути…
В ответ саламандра издала длинную и певучую трель.
— Я прошу помощи, — невозмутимо сказала бабушка. — А не услужения.
Девчонка отвела от меня золотистый взгляд и адресовала бабушке протяжный пересвист с какими-то хрустящими звуками.
— Ну, по праву Железного леса… — ответила ей бабушка и совершенно неожиданно для всех, включая Ваксу, сложив губы трубочкой, пропела нечто длинное и ироничное. Девчонка обвела светящимся взглядом кухню и почесала лоб. Затем, на мгновение сделавшись и вовсе не девчонкой, не человеком, не…, спела в сторону камина что-то такое, о чём предпочитали умалчивать все те, кто искал спасения у огня длинными древними ночами…
Бабушка кивнула.
— Благодарю тебя, — церемонно произнесла она. Озорная элементалка крутнулась на пятке и три косы её взметнулись языками пламени к потолку, браслеты сыпнули искрами; я вовремя скосил глаза в угол. Нечто насмешливое прозвучало над моей головой.
— Кхм! — прокашлялась бабушка. — Лесик, у неё просьба…
— Желания вредны, — проскрипел я, тщательно пряча взгляд.
— Но то только просьба, — неожиданно мягко сказала бабушка. — Нет нужды в отказах.
— Ну? — буркнул я.
— Невежли́ве, невежли́ве говорить так: «ну», тутай нет ко́ня, — чопорно заметила бабушка.
Я надуто промолчал. Потом хмыкнул. Вышло естественно.
Бабушка, кашлянув в кулак, произнесла нечто раскатистое и тёплое. «Сплошное верхнее „до“, — подумал я. — Где она этому выучилась?». И тут меня охватил приятный жар, взгляд мой встретился с золотистыми очами.
— Есть ли у тебя желание? — прозвучал вопрос, наполненный горячим песком и дымком жаровен. Губы одной из Девяти не шелохнулись. — Есть ли у тебя желание? — вновь прозвучало у меня в голове. Я глядел вниз, маленькие ноги, расписанные хной, беспрестанно двигались — невесомо плыл над ними подол пышной юбки, атласный и непристойный, сладким душным ветром пел колокольчик на щиколотке.
— Желание опасно, — выдавил я, сопротивляясь вторжению жара, во рту у меня пересохло и губы сделались колючими.
— Правильный ответ, — вздохнуло курение алтарей и голова моя закружилась. — Я бы всё равно не исполнила… Давай меняться, — вкрадчиво сказали угольки от костра у реки и дымок от вишнёвых поленьев. — Я ставлю на кон исполнение требования Хозяйки, твои пожелания обрадуют меня и исключат подвох с моей стороны, — сообщили трещины в выжженной земле и тёплый воздух от серных источников.
Мельком я глянул в сторону, бабушка взяла в руки радужную пачку сигарет и отбросила её в центр стола. Я обратился к искусительнице, свернув у рта кулак.
— Я отдаю удовольствие… — с напускной покорностью шепнул я и разжал пальцы — искры от Иванова костра радостно треснули в ответ. — От первой пачки сигарет, — закончил я и поспешно брякнул во вновь сведённую ладонь. — Слово сказано.
Дым от торфяников и тление осенних листьев окутали меня и защипали в глазах, три косы со свистом пронеслись в сантиметре от носа багряными сполохами.
— Слово услышано, — хрипло сказала элементалка. — Грамотей…
И она коснулась меня перстом порока, ледяным и гладким словно мрамор — указательный палец был выкрашен хной, а в ноготь его вделан крошечный камушек. Я скосил глаза.
— Яблоко… — сказали мне ветра пустыни и тополиная метель перед июньским ливнем, — из Элиссы. Будь внимателен к его появлению… тритан, — и палец, коснувшийся моих губ, исчез.
