— Кто она? — спросил кто-то из толпы.
— Моя жена, — простонал он, раскачиваясь с безумным видом вперед и назад.
* * *
Рамон повез женщину, которую любил как никого другого, обратно в Запаллар. Когда Мария узнала страшную весть, она свалилась, охваченная смертельной лихорадкой, и лежала, погруженная в транс и равнодушная к мольбам Пабло Реги, неотлучно дежурившего у ее постели. Мариана немедленно примчалась в их дом, чтобы обнять их обоих, поскольку полюбила свою невестку как собственную дочь. Только Рамонсито не плакал и оставался внешне спокойным. Мариана объяснила внуку, что его мама отправилась жить к Иисусу и теперь смотрит на него с небес и посылает ему свою любовь. Но Рамонсито только кивнул и обнял ее. Мариана была смущена. Его зрелость беспокоила ее, поскольку она не услышала ни слез его сердца, ни плача его души.
Как и предсказывала Фортуна, миллионы людей ощутят его скорбь в тех словах, которые ему предстояло написать в будущем. Но в тот момент он не был способен осознать глубину своего горя или найти способ, как его выразить.
Сломленный горем и окончательно поседевший Рамон не мог смириться с потерей своей любимой Эстеллы. Он прижался к груди матери, но затем выпрямился, чтобы не показывать свою слабость перед сыном. Увидев Рамона, Мария вышла из состояния транса и рассказала всем присутствующим о предсказании Фортуны. Рамон покачал головой.
— Она умерла вместо меня, — печально сказал он.
— Она умерла потому, что пришло ее время, — возразила Мария. — Именно поэтому Фортуна не смогла увидеть лица.
Когда Игнасио Кампионе постучал в двери дома Пабло Реги, все присутствующие, скорбящие об утрате Эстеллы, обменялись недоуменными взглядами. Он вошел уверенным шагом человека, который больше не в силах оставаться в стороне.
— Прости меня, сын, — сказал он, обнимая Рамона, в смущении смотревшего на мать из-за плеча отца. Мариана пожала плечами, а потом залилась слезами. — Ты ведь не считаешь меня совсем тупым, — сказал Игнасио, похлопывая сына по спине. Рамон просто не находил слов. Он прижался лицом к шее отца и зарыдал.
Эстеллу похоронили на вершине холма, обращенной к морю, в тени высокой сосны. Позже Пабло Рега извинился перед Освальдо Гарсия Сегундо, поскольку с этого момента он разговаривал только с дочерью. В отличие от Освальдо Эстелла отвечала ему. Он слышал ее голос в шуме прибоя и ощущал ее дыхание в ветре, всегда приносившем с собой нежный запах роз.
Рамон смотрел на горизонт и вспоминал все свои безрассудные эгоистичные поступки, разрушившие столько жизней. Он думал о тех, кого любил, но потерял. Потом он посмотрел вниз на своего одиннадцатилетнего сына. Рамонсито тоже взглянул на отца и улыбнулся. В его улыбке Рамон увидел надежду Федерики и слезы Хэла, разочарование Элен и безоглядную любовь Эстеллы. Он проглотил сожаление, застрявшее в горле, как горсть гвоздей. Положив руку на плечо сына, он молча поклялся, что возместит проявленную к близким людям черствость любовью к Рамонсито. Он всегда будет с ним и станет другим, о чем когда-то так умоляла его Элен.
Бросив на крышку гроба единственную красную розу, он ушел уже совсем другим человеком.
Глава 32
Польперро
Элен, Джейк и Полли беспомощно сидели у телевизора, слушая последние новости о крушении. Обеспокоенным родственникам сообщили о количестве жертв, но тела погибших еще продолжали доставать, и не было никаких новостей о Тоби и Джулиане. Артур срочно приехал из офиса, а Хэла забрали из школы. Кухня Полли, казалось, вибрировала в резонанс с охватившим всех горестным настроением. Модели Джейка валялись повсюду, как рассыпанные спички, по полам и на столе, куда он посбрасывал их во внезапном приступе злости и раскаяния. Полли пыталась помочь ему, но все было напрасно — его мучили стыд и угрызения совести за то, что его предрассудки заслонили собой истинные жизненные ценности.
Было ясно, что Тоби умер и больше никогда не появится среди них. Джейк выскочил из дома и отправился к скалам. Он шагал по замерзшей траве, позволяя слезам ненависти к самому себе жалить его лицо. Сильный ветер бил прямо в глаза, но он почти бежал вслепую, будто быстрый шаг мог помочь ему оставить позади свое отчаяние.
Он вспомнил Тоби маленьким мальчиком. Это были времена, когда он брал его с собой в лодку, времена, когда они молча наблюдали за чайками и стаями рыб, плававших прямо под поверхностью воды. Он вспомнил, как смеялся, когда Тоби попросил его отпустить в море большую треску, которую они только что поймали. Тогда он дразнил его, держа рыбину в руках и помахивая ею перед искаженным горем лицом ребенка. Он содрогнулся от этого воспоминания, как и от многих других. Тоби всегда был лучше, чем кто-либо другой, он знал истинную цену жизни.
Потом он вспомнил времена, когда они — отец и сын — были так близки, что твердо верили: ничто не может стать между ними. По вечерам Тоби помогал ему склеивать модели, они рассказывали друг другу разные истории, смеялись и работали вместе в уютной тишине глубокого взаимопонимания. Это были времена, когда Тоби рассказывал ему все.
Но приехал Джулиан, и все изменилось.
Джейк сидел на холодной скале и смотрел на расплывчатую линию, где сражались между собой волны, обливаясь пеной вместо крови. Он копался в своей измученной душе, чтобы найти истоки своего предубеждения. Не только гомосексуальность Тоби восстановила отца против сына — чувство обиды на сына стало расти в нем задолго до того, как он об этом узнал. Было что-то еще. Нечто гораздо более примитивное. Он вспомнил, как Тоби впервые представил ему Джулиана. Тогда он мгновенно почувствовал их близость. То, как они смеялись вместе, как старые друзья, предугадывали мысли друг друга, как братья, или комфортно молчали, как отец с сыном. Его душила ревность. Когда он стал дальше препарировать свои чувства, то понял, что в действительности никогда не делал проблемы из гомосексуализма Тоби. Просто гораздо легче было оправдать свое негодование этим очевидным обстоятельством, чем признаться, даже себе самому, в чувстве ревности. Внезапно ощущение стыда стало почти нестерпимым.
Джейк не был религиозным человеком, но всегда чувствовал присутствие в природе божественного начала, поэтому стал неистово молиться. Он молил Бога простить его и спасти жизни Тоби и Джулиана, чтобы он смог искупить свою вину перед ними.
Когда он вернулся домой, Полли заметила, что выражение его лица изменилось. Где-то там, на ветру, он убил терзавшего его дракона ревности. Теперь он был готов присоединиться к остальным членам семьи и жить надеждой.
Элен понимала, что должна быть стойкой ради сына, но охватившее ее отчаяние было всепоглощающим. Она сидела, наблюдая, как слезы вызывают волнение на поверхности ее чашки с кофе, и позволяя ощущению неизбежности трагедии полностью овладеть ею. Когда приехал Артур, она подняла свои покрасневшие заплаканные глаза, чтобы подать сигнал о необходимости утешить ее. Артур поставил свой портфель и остался стоять посреди кухни.
