Игорь, страдая от раны, не пожелал разговаривать с Кончаком.
Кончак не обиделся, но вскоре ушёл, оставив Игоря одного.
Для русского князя был поставлен отдельный шатёр в самом центре половецкого стана. От Игоря ни днём, ни ночью не отходили двадцать стражей. Прислуживали ему конюший Тороп и бывший оруженосец Ян, также попавшие в плен. Знахари степняков начали лечить Игорю раненую руку.
В этом же стане находился сын Игоря, но половцы не позволили Владимиру жить вместе с отцом. Игорь мог встречаться с сыном только днём и в присутствии ханских соглядатаев.
В знак особой милости Кончак, отправляясь в набег к Переяславлю, подарил Игорю свою любимую наложницу Агун-Ду. Впрочем, Игорь понимал, что красавица аланка находится при нём не только для любовных утех.
Начальником над приставленными к Игорю стражами был Узур, побратим князя. Ему Игорь мог передавать свои просьбы, которые из чувства глубокого уважения к русичу неизменно выполнялись.
Не желая исповедоваться здешним православным священникам из пленных греков, Игорь пожелал, чтобы ему привезли священника с Руси.
Узур уважил и эту просьбу Игоря. Его люди добрались до Посемья, где хозяйничали половецкие орды, и выкупили у воинов хана Гзы дьякона Константина, Захваченного в одном из монастырей.
На первой же исповеди набожный сверх всякой меры дьякон принялся укорять Игоря, не стесняясь смелости выражений.
— Презрел ты Господа, княже, и заповеди его, — басил коленопреклонённому Игорю Константин, — в сороме жил и несправедливости творил. За что ныне, будто червь презренный, влачишь жизнь рабскую. То плата тебе за грехи и за жизни христиан, погубленные безмерным честолюбием. Молись денно и нощно! Замаливай грехи свои тяжкие! Проси Господа о прощении!
Плечистый дьякон своим голосом, подобным иерихонской трубе, и пронзительным взглядом тёмных глаз внушал степнякам неизменную робость, когда и где бы он ни появлялся. Зато пленные христиане, живущие в кочевье, мужчины и женщины, с великой радостью ходили на проповеди в юрту с крестом наверху, где жил Константин. Приходили сюда и крещёные половцы, но несмело и часто не решались заходить внутрь, слыша вылетающий из дверей громоподобный глас, читающий молитву.
Пленённые ратники из Игорева войска вызывали у рабов-христиан восхищение за их смелость. И только Игорь из-за неприязни к нему дьякона Константина пользовался нелюбовью со стороны рабов-земляков. Игоря это очень задевало. Разве он меньше других рисковал в сече? Разве показал себя трусом?
Как-то раз Игорь заговорил об этом с дьяконом, но тот опять начал своё:
— Вижу, князь, гордыня из тебя прёт. Гнетёт людская неприязнь. Думаешь за храбростью грехи спрятать? Мнишь себя страдальцем? Ты свои страдания получил, от Бога отступив. Ладно бы себя одного на мучения обрёк, а то ведь тыщи людей в степи положил и другие тыщи ныне на Руси страдают под половецкими саблями. Не видать тебе Царствия Небесного, не вымолив прощения у Господа!
Игорь пожалел, что выпросил себе такого духовника.
Однажды Узур устроил Игорю встречу со Всеволодом, которого взяли в плен воины хана Тайдулы, и Всеволод теперь пребывал в становище за рекой Торм.
Братья долго тискали друг друга в объятиях, радуясь встрече.
— Я думал, что тебя и в живых нет, — не пряча слёз радости, молвил Игорь. — Как же ты уцелел, брат?
— Заарканили меня поганые и поволокли по степи, долго волочили, — рассказывал Всеволод, — я потерял и меч, и шлем. Потом навалились скопом и повязали. Племянник наш тоже тут недалече, в становище хана Елдечука. И многие рыльские дружинники с ним.
Долго поговорить братьям не довелось: этому воспротивились стражи, приставленные ко Всеволоду Тайдулой и содержавшие его в большей строгости, нежели люди Кончака Игоря.
Проезжая как-то раз через стан верхом на коне по пути на соколиную охоту, Игорь услышал краем ух2Г обрывок разговора двух пленных воинов из своего войска:
— Гляди, князя нашего поганые как дорогого гостя содержат, а мы, горемычные, в колодках сидим!
— Хотели разжиться рабынями половецкими сами в рабах оказались.
В начале осени до половецких кочевий дошёл слух о неудаче Кончака под Переяславлем, о поражении Гзы и прочих ханов в Посемье от полков киевского князя.
Поздним вечером в шатёр к Игорю пожаловал Узур.
Агунда стелила пленнику постель, сверкая обнажённой грудью в разрезе коротенькой безрукавки. Нагота её просвечивала и сквозь тонкое шёлковое покрывало, обёрнутое вокруг бёдер. Распущенные по плечам чёрные волосы блестели в свете масляных светильников.
— Оставь нас, Агунда, — властно сказал Узур.
Рабыня повиновалась, но, уходя, демонстративно набросила на себя не свой халат, а плащ Игоря, тем самым говоря, что непременно вернётся сюда. В больших, чуть удлинённых к вискам карих глазах Агунды не было робости перед Узуром. Наоборот, в её смелом взгляде можно было прочесть об одолжении, какое она ему оказывает.
Игорь в простой посконной рубахе лениво листал Евангелие, но тотчас же отложил его, едва появился побратим.
— С чем пожаловал, друже? — спросил Игорь по-половецки.
— С плохими вестями, князь, — ответил Узур, усаживаясь на ковре. — Разбили ханов в Посемье твои соплеменники. Гза сына потерял. Копти — брата.
— Это вести добрые для меня, — усмехнулся Игорь. — Посемье — это моя вотчина.
— Вотчина твоя там, княже, а ты здесь, — заметил Узур. — Вернутся ханы, на тебя гнев свой обратят. Кончак далеко и не сможет защитить тебя.
— А ты, Узур?
— И я не смогу.
— Что же делать?
— Бежать тебе надо, князь.
— А сын мой?
— Сын твой здесь останется. Я прослежу, чтобы гнев ханов его не коснулся.
— Без сына я не побегу!
— Не могу я Владимиру побег устроить, — развёл руками Узур. — Стража его мне не подвластна.
— Как же ты его спасёшь, случись что?
— Я знаю как. Верь мне, князь.
Игорь вздохнул:
— Постыдно это как-то — бежать в одиночку, когда соратники мои в колодках сидят.
— Вот ты и постараешься людей своих из плена выкупить. А иначе кто им поможет? Кто поможет брату и племяннику твоему?
Игорь задумался.
— Спасайся, князь, — настаивал Узур, — другой такой возможности не будет. Забирай слуг своих и беги! Коней и провожатого я дам.
— Тревожно мне за сына, побратим, — признался Игорь. — Что я жене скажу, она души в нём не чает?
— Чтобы ты не тревожился, князь, я своего сына, твоего крестника, с тобой на Русь отпущу, — сказал Узур. — Коль случится беда с твоим сыном, тогда убей моего.
