— Северские князья вышли супротив Кончака — и назад никто не воротился, — опять заговорил Иван Михайлович. — Игорь Святославич и брат его Всеволод ратоборцы были каких поискать! И дружины у них были, в сечах закалённые! Однако ж разбил их Кончак и наше войско разобьёт, княже.
При упоминании Игоря на скулах у князя заходили желваки, не мог он простить ему разорение Глебова.
— Поделом Игорю и брату его, — резко сказал Владимир. — Это Господь наказал их мечами половецкими. Высоко хотели вознестись в гордыне своей, да низко пали.
— Нехорошо, княже, молвить такое про братьев своих, в беду попавших, — укоризненно проговорил боярин Иван. — Отец твой покойный другом был Игорю...
— Ну довольно, бояре! — повысил голос Владимир. — Недосуг мне долгие речи вести. Кто со мной пойдёт на поганых?
Бояре не отвечали, потупив очи.
Лишь один осмелился напрямик сказать князю:
— Не обессудь, княже. Но под твой стяг мы не встанем, гиблое это дело. Старшая дружина из Переяславля не выйдет.
— Стыдитесь, боярове! — взмахнул руками, будто чёрными крылами, находившийся тут же Порфирий, духовник Владимира. — Перед судом Божьим всё спросится…
Владимир прервал священника:
— Тихо, отче. — Голос князя был на удивление спокоен. — Далеко моим боярам до Царствия Небесного. Им своя печаль чужой радости дороже. Коль так, я с младшей дружиной на поганых пойду.
Круто повернувшись, Владимир стремительно покинул покой. Следом ушла и его свита.
Народ, толпившийся возле княжеского дворца, обнесённого валом и бревенчатой стеной, с удивлением и непониманием взирал на то, как князь в полном вооружении выезжает верхом на белом коне из ворот детинца, сопровождаемый всего четырьмя сотнями молодых дружинников. Над островерхими шлемами конников колыхался большой княжеский стяг с Георгием Победоносцем.
Люди при виде грозного лика святого Георгия снимали шапки, осеняя себя крестным знамением.
Вослед дружине звучали недоумевающие голоса:
— Слышь, Звяга, а боярская конница-то где?
— Кабы знать да ведать, сосед.
— Неужто князь наш с такой малой дружиной супротив хана биться собрался?!
— Ох и смел же Владимир Глебович!
— Бояре-то где, разрази их гром?
— Храни Господь князя Владимира, заступника нашего!
Из половецкого стана на берегу реки Трубеж заметили, как из распахнутых ворот Переяславля вышел конный отряд и, выстроившись в боевой порядок, поскакал к речному перевозу, где около полусотни степняков грабили рыбацкую деревушку.
На зелёной равнине красные щиты русичей сверкали как маков цвет.
Половцы в рыбацком селении, заметив опасность, стали спешно садиться на коней, а в стане трубы заиграли тревогу. С глухим топотом выносились на рысях и сразу переходили в галоп конные сотни степняков. Быстрая половецкая конница двумя потоками стала охватывать небольшую русскую дружину, отрезая её от рыбацкой деревушки и от Переяславля, оставшегося в двух вёрстах за спиной.
Собравшиеся на стенах и башнях переяславцы с беспокойством глядели на клубы пыли, покрывшие равнину. Враги со всех сторон окружили Владимирову дружину. Красные щиты русичей совсем затерялись в круговороте из многих сотен степняков. Замелькали половецкие щиты и знамёна, заблестели на солнце кривые сабли.
Вот в топот копыт вклинился звон мечей и треск ломающихся копий — битва началась.
Чёрно-жёлто-сиреневый стяг Владимира перемещался по равнине из конца в конец, находясь в самой гуще сражения.
Со стен Переяславля было видно, что, несмотря на огромный численный перевес, половцы не могли легко одолеть русский отряд, который, подобно барсу, окружённому волками, отчаянно защищался. Степь покрылась телами убитых. Вокруг метались лошади, оставшиеся без седоков. Уже не одно половецкое знамя упало наземь, а русский стяг продолжал гордо реять над вздыбленным, звенящим сталью клинков морем битвы.
Сеча постепенно смещалась к валам Переяславля. Русская дружина всё больше редела, таяли силы бойцов.
Люди на стенах переживали за князя Владимира, белый конь которого был хорошо заметен среди коней степняков. Переяславцев охватило негодование ч против бояр, не последовавших на битву за своим князем. Наконец толпа в едином порыве решила идти на выручку своему отважному князю.
Ворота распахнулись, и несколько тысяч горожан бегом устремились зуда, где валились друг на друга кони и люди. Степняки всё сильнее сжимали кольцо вокруг израненного Владимира и его гридне.
Разметав половцев дубьём и топорами, выручили остатки княжеской дружины. Владимира внесли во дворец на руках, залитого кровью, чуть живого. Лекари тут же принялись суетиться вокруг него.
В Переяславле едва смута не началась. Меньшие люди были готовы подняться на бояр, отомстить им за раны Владимира.
Если бы не половцы, устремившиеся как саранча на штурм Переяславля, дошло бы в городе до междоусобицы. С трудом отстояли переяславцы родной город. Ханы, прознав, что Рюрик с войском на подходе, оставили Переяславль и двинулись на город Римов.
Долго держался Римов. Страдали люди от голода и жажды, но не сходили с городской стены. И когда пошли половцы на приступ всей силой, весь город от мала до велика высыпал на стену. Но не выдержала старая бревенчатая стена и обрушилась. Ворвались степняки в пролом — и пошли гулять смерть и пожары по Римову.
Рюрик, узнав, что половцы ушли от Переяславля, сразу домой полки повернул. О городах других ему и печали не было.
Брат его Давыд и вовсе из Смоленска лишь до Киева дошёл и с дороги назад вернулся: утомились, мол, ратники в пути, не могут боя принять. И мало ему было горя — далеко смоленские земли, недоступны из степи.
Князь переяславский скончался от ран спустя несколько дней.
Во время отпевания Владимира Глебовича в Богородицкой церкви, где был погребён его отец, по всему Переяславлю плач стоял. Толпы людей пришли проститься со своим князем, жизни не пожалевшим за свою отчину.
В те дни скорби и страха, ибо половцы были ещё недалече, многие имовитые бояре уехали из Переяславля в Киев и Чернигов, опасаясь народного гнева.
Глава двадцать вторая ПЛЕН Хан Кончак оказывал пленённому Игорю почёт и уважение.
Половцы, ценившие в мужчинах прежде всего доблесть, были поражены проявлением её со стороны Игоревых дружин в неравной сече.
— Ты, князь, хоть и не самый великий властелин на Руси, но, если судить по мужеству, ты среди всех князей — первый, — молвил Кончак Игорю, угощая его в своём шатре сразу после битвы. — Горько, что мы стали врагами, не хотел я этого. И великодушия твоего, князь, я не забыл, когда помог ты мне спастись в холодной степи. Я сам дерзок, но твоему дерзновению, князь, поражаюсь!
