А Хрт кричал: «Убей меня! Убей!»
И я возненавидел Хрт! И это вполне понятно, потому что, думал я, если бы не он и не эти его душераздирающие вопли, то я бы отстоял Ярлград! Ибо, как я уже говорил, и стены там были крепки, и припасов было предостаточно, и дружина была многочисленна. Но разве это дружина?! Это просто толпа вооруженных людей, которые будут только мешать один другому! Вот примерно о чем думал я, когда прибыл еще один гонец – наверное, подумал я тогда, последний – и известил, что криворотые уже совсем близко и завтра будут здесь. И что их тьмы и тьмы. И что их одолеть нельзя. И что…
– Довольно! – сказал я. – Я это уже много раз слышал. А теперь пора бы и посмотреть на них! Не так ли?
Это я спросил, уже оборачиваясь к стоявшим возле меня воеводам. И увидел то, что и думал увидеть – все они поспешно опустили головы. Конечно, подумал я, можно сейчас велеть любому из них – и никто не посмеет мне перечить. Но только зачем это мне? Я же хотел, чтобы хоть кто-нибудь из них вызвался на это добровольно. И я ждал. И дождался! Шуба выступил вперед и сказал, что он берется проводить меня. А его люди проводят его. То есть, добавил он, у него есть такие люди, которым не менее чем мне любопытно посмотреть на криворотых. Это был достаточно резкий ответ, но я за последнее время так соскучился по настоящему живому слову, что нисколько на это не обиделся, а даже наоборот обрадовался. И вообще, я тогда с большим трудом дождался, когда наконец стемнеет, и сразу же вывел свой маленький отряд из города. Мы тогда скрытно шли. Ночь была темная, безлунная. Мы правили на зарево. И это зарево все разрасталось и разрасталось. А после мы увидели костры. И этих костров было и в самом деле огромное множество! Мы, с еще большей осторожностью, приблизились еще немного, потом я приказал, мы спешились. Стояли, слушали…
Они тогда еще не улеглись – песни пели, кричали. Криворотые – наглый, крикливый народ. Даже во время дружеской беседы они постоянно перебивают один другого. А до чего они надменны! У них ведь от рождения рты самой обычной формы, как у всех. Это уже потом, с годами, от постоянной гримасы линия их губ приобретает тот неприятный подковообразный изгиб, из-за которого их и зовут криворотыми. А то, что они стреляют хорошо, так это ведь от трусости: тот, кто не решается сойтись с противником лицом к лицу, вынужден прибегать к различным постыдным уловкам – стрельбе из лука, волчьим ямам, отравленным колодцам, колдовству и так далее. А то, что я сейчас лежу в засаде, думал я, то это не уловка, а военная хитрость. Кроме того, я еще даю своим воинам возможность как следует рассмотреть врага и убедиться в том, что ничего особенного – кроме, конечно, численности – в криворотых не сыщешь. А уж что касается вооружения, одежды, нравов и даже наречия, так тут и вообще у нас с ними много общего. А как воевать со своими, мы знаем. Вот о чем я тогда подумал! Но все равно еще немного подождал, потом отдал одну команду, вторую…
А после мы ударили по ним! С места в галоп! И рубили их мы! Топтали копытами! И еще рубили! И еще! А после резко – все вдруг – враз развернулись и ушли! Они нам вслед стреляли…
Но хорошо стрелять тогда, когда твоя рука тверда и не дрожит от гнева или от страха. А у них тогда такого не было – и поэтому все их стрелы уходили мимо! Отъехав, мы остановились, смотрели на их стан и смеялись. Тогда уже начало светать, поэтому их хорошо было видно. Конечно, думал я тогда, мы их порубили немного, не больше двух, ну, может, трех сотен, а их тут тьмы и тьмы. Но все равно победа есть победа! Мы стояли на холме и смотрели на них – и видели, как они начали торопливо запрягать и строиться, а после уже даже начали выдвигаться на позиции, впереди уже бежали стрелки и целились, и уже первые стрелы начали до нас долетать… А мы стояли и смотрели на них! И смеялись! Ну, еще бы! У них же вон сколько убито, а мы ни одного не потеряли! А после не спеша, и у них на виду, мы повернули к Ярлграду. Шли на рысях, смеялись, балагурили. А потом – это оно как-то само собой так получилось – чем ближе подъезжали, тем все медленней. И уже не только шутки, а даже просто разговоры замерли. А когда показался Ярлград и дорога повернула в гору, мы вообще перешли на шаг…
Только тогда мне было уже не до этого! Потому что я увидел вот что: на стенах никого, в воротах никого! Мало того – ворота настежь! Я осадил коня! Привстал на стременах, прислушался…
И мне сразу стало всё понятно! Я слышал шум толпы. Шум раздавался с капища. А Хрт пока молчал. Я посмотрел на Шубу, на дружинников. Все они были на вид очень мрачные и настороженные. Они же ведь тоже всё прекрасно понимали! И Шуба уже хотел мне что-то сказать… Но я заговорил раньше его – я приказал ему, чтобы он немедля поворачивал и шел со своим отрядом на Глур к Судимару. А я, тут же прибавил я, пока задержусь здесь. Мне надо, сказал я, кое с кем попрощаться. С ним, спросил Шуба. Я кивнул. Шуба хотел еще что-то спросить, но я только махнул рукой и приказал ему не медлить. Он развернулся – и они все вместе с ним – а я остался один. То есть они направились к реке, а я к распахнутым воротам. Въехал ворота и опять увидел – как и в тот первый день – пустой Ярлград. И так же, как тогда, по улицам бродили только псы. Правда, тогда я был силен – следом за мной маршировали две ударные манипулы, а всего при мне тогда было четыре тысячи шестьсот пятнадцать строевых. А теперь я был один. Зато, подумал я, верхом! И что плохого в том, что я один? Так даже лучше. Один – это сам по себе, ни за кого не надо отвечать и беспокоиться. То есть очень просто и легко. Очень жаль, что я так поздно это понял. Ну да и ладно, думал я, зато какие здесь хорошие мостовые. И вообще, Ярлград – богатый и красивый город. Только сегодня он сгорит. Дотла! Гореть – это у них почетно. Что ж, будет им почет. Как Хрт желал, так я и поступлю! И я пришпорил Серого, и Серый перешел в намет. Прямо, направо и опять направо!
А вот уже и капище. И толпы толп на нем, сошелся весь Ярлград, и все они, завидевши меня, кричат: «Ярл! Ярл! Спеши!» – и расступаются, а я, слегка придерживая Серого, правлю к кумирам, обнажаю меч, Хрт разевает рот, кричит: «Убей меня! Убей!», и я – к нему, и, осадив Серого, встал на стременах и – х-ха! – Хрт прямо по глазам! – и он, словно стеклянный, разлетается, а я вторым ударом Макью – х-ха! – и Макья вдребезги, а Серый на дыбы, а я ему шенкелей – и вперед! – и Серый в один скок летит через огонь, и вот мы уже во дворе, Хвакир вскочил, дико завыл и кинулся на нас, а я его – х-ха! – надвое! – и он упал, а я – к крыльцу, там соскочил, ногой – в дверь, дверь – с петель, и я ворвался в Хижину и бросился к столу, и уже вознес меч…
И только тогда вдруг очнулся! Морок сошел с меня. Всевышний, что же это я? Я, что ли, зверь?! Передо мной два древних дряхлых идола, зеленые глаза, слезы кровавые. Конечно, все это – язычество и варварство, обман. Но я же не варвар, Господи! Я беззащитных не рублю – и не хочу, и не могу! И я отбросил меч, и повернулся к Белуну…
И онемел! О, Господи! Белун спешно встает с лежанки, хватает меч, подает мне его и говорит: «Руби! Руби!», а я мотаю головой – нет, не хочу! – и отступаю, а он тогда: «Ну, тогда сам! Н-на! Получай! Н-на! Получай!» – и бьет меня, и пробивает мне кольчугу, и еще раз, и еще раз, но он бьет неумело, у него неправильный замах, мне увернуться от него легко… Но я стою неподвижно! Я весь в крови. Меня всего шатает. В глазах кровавые круги, я оседаю, падаю…
