– Бог создал рыб и птиц в один день, – сурово объясняет Людовик, хмурясь на Марго. – Читай Писание.
– Он также создал в один день мужчину и женщину. Интересно, это делает нас тоже равными?
– Многие птицы едят рыбу, – говорит Эдмунд.
– Как и монахи. Кроме Фомы Аквинского. Никогда не видела, чтобы он за столом съел хоть кусочек рыбы.
– И я заметил то же. Похоже, он не любит пищи из реки или из моря, – усмехается Жан де Жуанвиль.
Румянец Марго становится еще ярче:
– Зато он обожает цыпленка.
– Достопочтенный Фома больше не монах, а всеми уважаемый философ, – ворчит Людовик. – Сам он может есть что хочет и все же следит за монашеской диетой. Пожалуй, вы бы придержали свои замечания, будь он сегодня за нашим столом. Эти реплики на грани кощунства.
– Задавать вопросы философу – кощунство? Дядя Бонифас, как вы считаете?
Дядя Бонифас, тоже заметно погрузневший – в ущерб своей былой привлекательности, – лишь пожимает плечами и кладет в рот кусочек дичи.
– Достопочтенный Фома наверняка рад, что не присутствует на нашей трапезе, – говорит Элеонора, – потому что критические стрелы моей сестры всегда заострялись ее голодом, а по мере насыщения становились неотразимыми. Он мог оказаться в затруднении.
– Наверняка оказался бы, – соглашается Жуанвиль, улыбаясь Марго.
– Особенно в споре с женщиной, – говорит она. – Считая женщин ниже мужчин.
Но кого действительно волнует лицемерие Церкви?
Элеонора смотрит на маленьких нежных птичек на блюде, видит их свернутые шейки и остекленевшие глазки – глаза ее мужа и сына, лежащих на поле брани у Ившема, искалеченных и истекающих кровью, проигранное будущее Англии и ее детей. Но и будущее – кого оно волнует? Без семьи для Элеоноры нет будущего. Слава богу, Эдмунд здесь, с ней, в безопасности, хотя в эти месяцы он часто кипятился и требовал, чтобы ему позволили вернуться в Англию сражаться. Она отодвигает блюдо с птичками.
– Тебе не понравились becfigue? Мне казалось, ты их любишь, – тихо говорит Марго. – Мы посылали за ними на рынок в Экс в надежде, что они возродят твой аппетит.
– Извини, – через силу выговаривает Элеонора: ее горло, как и все тело, напряжено, она с трудом держит себя в руках. – Сегодня все напоминает мне о смерти.
Прошла неделя с тех пор, как Эдуард захватил сына Симона и его солдат при Кенилуорте. «Граф Лестер спешит сразиться с принцем Эдуардом, но возраст короля замедляет передвижение», – написал Генрих Германский. Элеонора улыбалась при мысли, как ее проворный муж изображает усталость, боли в спине, расстройство желудка и прочее, чтобы замедлить наступление Симона. Но больше не улыбается. И поклялась, что не улыбнется, пока Генрих и Эдуард не будут в безопасности. Марго велит принести горох, жареный картофель с травами и салат из свежей зелени. Это она сможет проглотить. Элеонора набрасывается на еду, но когда Людовик начинает говорить про Утремер, уже Маргарита отодвигает блюдо.
– Султан Бейбарс взял Назарет, город Нашего Господа, – говорит король. – Турки не остановятся, пока не заявят свои права на все города, построенные христианами, в том числе Иерусалим.
– А будет новое паломничество в Утремер? – спрашивает Эдмунд – как кажется Элеоноре, с излишней надеждой в голосе.
– Если папа римский объявит призыв, – торжественно говорит Маргаритин старший сын Филипп, – я первый возьму крест.
– Ты будешь вторым, – сияя, поправляет его отец.
– Глупости, – раздражается Маргарита. – Какой смысл погибать жалкой смертью за проигранное дело?
У Элеоноры начинает стучать в висках:
– Святой город – проигранное дело? Какое же дело может быть более достойным? – Людовик, ослабший после недавнего приступа дизентерии, поднимается со своего места и падает, не успев выпрямить ноги.
– Я согласен с королевой, – говорит Жуанвиль. – Христиане посылали войска в течение почти ста лет, волна за волной, и каждый раз наши атаки отражали. Возможно, Бога не радуют эти попытки, раз он не находит уместным принести нам победу.
– Бог судит нас в этом мире, как и в мире ином, по грехам нашим, – объясняет Людовик. – Праведных Он награждает победой, а грешников наказывает поражением.
Эти слова поражают Элеонору, как оплеуха. Значит, Бог судит ее? Значит, поэтому ее семья в опасности? Какой же грех она совершила, чтобы заслужить такое горе?
– Править народом издалека слишком дорого и слишком трудно, чтобы долго такое выдержать, – говорит Жуанвиль. – Спросите доброго короля Англии Генриха – или его королеву.
Все глаза обращаются к ней, но она готова разразиться слезами и не смеет открыть рот для ответа. Пробормотав извинения, Элеонора встает из-за стола, и фрейлины бросаются поддержать ее шлейф. Вслед раздаются голоса, но она, спеша по лестнице, слышит лишь собственные вопросы.
В чем же ее грех? Амбиции? Власть над Сицилией, так дорого обошедшейся, – видит бог, за годы войны пап с Манфредом она достаточно им заплатила, – принесла бы большие доходы английской казне. Своим могуществом Англия затмила бы Францию. А Элеонора стала бы самой могущественной королевой в мире, превзойдя всех своих сестер.
Но – кого волнует, какое королевство могущественнее, какие короли и королевы имеют больше земли? Мы сражаемся и строим планы ради наших детей, но потом умираем, а они могут потерять все, что было для них построено. Мы никому не можем дать ничего вечного – кроме любви.
Или ее грех – жадность? Такие обвинения звучали. Да, она была жадной, но не ради себя, а ради детей. Она хотела для них лучшего, что жизнь может предложить. Хотела сделать так, чтобы они никогда не испытывали голода и страха, как она в Провансе, – и какую выгоду ей это принесло? Эдуард побывал в заточении, несколько раз враги его чуть не убили. Эдмунд прячется здесь с ней, он не король Сицилии и никогда не станет никаким королем – и кого это волнует? Все это теперь для Элеоноры ничего не значит, когда ее муж и сын, может быть, лежат убитые на поле битвы или болтаются на виселице.
Ей не следовало ждать, чтобы помириться с Эду-ардом.
Она не видела его и не слышала от него ничего после той размолвки в Виндзоре – много лет назад, до нападения на нее у Лондонского моста. Элеонора прижимает руки к груди. «Святая Богородица, убереги моего сына, чтобы я могла снова сблизиться с ним».
Маргарита застает сестру лежащей на кровати.
– Можешь в такое поверить? Людовик завел речь о возвращении в Утремер, – говорит она, шагая по комнате. – Видно, мало ему неудач последнего похода.
– Почему мужчин так тянет воевать? Они убивают друг друга за замки, за клочок земли в пустыне, за идеи. – Понимают ли они, сколь бессмысленны их устремления? Хотел ли когда-нибудь кто-нибудь из мужчин посвятить себя любви, а не убийствам?
Ведь только любовь имеет значение. Кто-нибудь из мужчин осознает это? Семья прежде всего. Внезапно Элеонора понимает слова матери по-новому. Семья – это все. Вся жизнь потрачена для помощи дядям и кузенам, племянницам и племянникам, для обретения ими богатства и статуса, она соперничала в этом с сестрами. Теперь же эти цели кажутся глупыми, как те игры, которыми они забавлялись в детстве, – хотя гораздо более опасными. Ее усилия заполучить для сына Сицилию обратили против нее всю Англию и могут закончиться гибелью Эдуарда и Генриха.
