Теперь Сицилию хочет Беатриса, но знает ли она цену?
Ее стремление уже стоило ей изрядной доли Элеонориной любви – и еще больше Маргаритиной, если там еще что-то оставалось. О, это будет ужасно! Манфред – бесстрашный воин, он будет биться до смерти. Карла могут убить – и Беатриса откроет для себя то же, что поняла теперь Элеонора, почти потеряв мужа и сына. Она бросила все силы на «дело Сицилии», как будто все остальное не имело значения, тогда как не имела никакого значения как раз власть над Сицилией.
Даже статус королевы теперь для нее неважен, как и корона Генриха, и титул принца для Эдуарда. Господи, возьми все это! Только оставь мужа и сына живыми.
– Египет – бесчеловечное место. Они погибнут, если отправятся туда, – говорит Марго. – Я не хочу, чтобы мои дети умерли.
За дверью гомон женских голосов, хихиканье прислуги. Входит служанка Марго и с реверансом докладывает о прибытии Генриха Германского. Элеонора вытирает слезы, но рука остается мокрой, когда Генрих опускается на колено и целует ее.
– Моя госпожа, битва при Ившеме завершилась. – Он остается на полу со склоненной головой. Резкая боль скручивается в груди Элеоноры.
– Так скоро! Поздно ночью я слышала, что битва вот-вот начнется.
– Она началась и закончилась в течение двух часов. – Почему он не поднимает к ней лица? – Принц Эдуард сражался с великой отвагой.
– Боже милостивый! – Ее пульс участился, словно сердце дало себе волю. Слезы потоком текут из глаз. – Вам угодно прочесть эпитафию?
Он прямо смотрит на нее. Его губы борются с улыбкой.
– Не эпитафию, моя госпожа, но для многих весть горькую. Наше войско растоптало силы мятежников, как стадо баранов. Мы победили.
– Хвала Господу! – Тыльной стороной руки она вытирает слезы. – Ваши потупленные глаза говорили о другом. Или, – она прикладывает руку к груди, – вы принесли дурную весть о Генрихе?
– Король цел и невредим, моя госпожа, и не благодаря Симону, – объясняет он, вставая. – Симон коварно надел Генриху на голову свой шлем и во время битвы поставил его, безоружного, среди маленького отряда. – Его милость никто бы не узнал, если бы он постоянно не называл себя и не кричал: «Не нападайте на меня! Я слишком стар, чтобы сражаться».
– Мой Генрих слишком стар, чтобы сражаться? – улыбается Элеонора. – Будь его язык остр, как клинок, он бы давно зарубил Симона.
Генрих Германский снова потупляет взор:
– Симон мертв, моя госпожа, и его старший сын тоже.
Как странно, что она не чувствует никаких угрызений совести, ни даже отблеска печали по человеку, которого когда-то называла другом. Но это было много лет назад, до того как он попытался уничтожить ее и тех, кого она любила.
– Это точно? Вы видели его тело?
– Я видел его голову, моя госпожа, с натянутыми на нос яйцами.
Он краснеет, но Элеонора разражается хохотом. Его убил Роджер, граф Мортимер и самый заклятый враг Симона, и послал таким образом украшенную голову врага своей жене Мод Мортимер в замок Уигмор.
– Да упокоится он в мире, и его сыновья, и все добрые англичане, погибшие за это проигранное дело, – говорит Генрих.
– В самом деле проигранное! Наконец избавились от них. Англия без Симона станет лучше и даже не заметит, что он умер.
Генрих Германский может сколько угодно изображать скорбь – злорадство по поводу смерти врага не считается достойным рыцаря, – но она-то не собирается скрывать свою радость.
– Надеюсь, вы приехали, чтобы забрать меня домой?
– Да, моя госпожа. – Он вынимает из-под плаща пергамент. – Вот письмо от принца Эдуарда, вызывающее вас в Англию.
Элеонора разворачивает свиток, и ее глаза наполняются слезами, прежде чем она успевает прочесть первое слово.
«О доблестная королева Элеонора, ты спасла нас. Теперь возвращайся домой и получи награду. Весь Лондон хочет преклонить перед тобой колени, изъявить покорность и попросить прощения – а больше всех я».
Беатриса
Наконец королева
Сицилия, 1266 год
Возраст – 35 лет
Весь мир белый, небо блистает безучастностью – чистая страница, на которой можно написать что угодно: «королевская корона» или «смерть». Снег, как зыбучие пески, засасывает ее ноги и тянет за мех, пеленающий тело, мех мокрый и тяжелый от холода, от белого дыхания Бога. Странно, что она никогда не мыслила Бога как холод. То, чего не знаешь, тревожит.
Снега она ожидала. Никто не переходил Альпы в ноябре, не испытав брошенного ветром в лицо колючего льда и пробирающего до костей холода. Замерзают пальцы, кончик носа. Но ее удивляет собственное настойчивое желание – страшно хочется поплыть, как перышко, вниз по мягкой, податливой белизне, отдаться ей, закутаться в нее, словно снег наполнен солнечным теплом, а не его отсутствием, словно весь этот бледный свет может спасти ее из зубов ветра, который кусает ее, когда она поднимается по склону сквозь слепящую метель. Или, может быть, сквозь облака – ведь мир остался далеко внизу. А корона так далеко – жизни не хватит, чтобы дойти до нее.
Ее голова ощущает легкость. Она устала, ох как устала. Глаза закрываются, отяжелев от снега. Беатриса спотыкается.
– Держись за мою руку, дорогая!
С ней дядя Филипп, он ведет в поводу коня, уверенно протаптывая узкую тропинку, и словно не знает, что поскользнись он хоть раз – и полетит вниз навстречу смерти. Это савойские земли. Он ходил этим путем много раз. Дядя сжимает ей руку и подтягивает к себе, подальше от обрыва. Сзади слышится чей-то крик. Беатриса поднимает голову и оборачивается, но видит лишь белую метель, слышит лишь громкие стоны ветра. Кто-то упал? Погиб ради нее. Ее веки так отяжелели! Рука дяди Филиппа крепче обхватывает ее талию, приподнимает. Почти дошли. Рим уже близко? Она не знала, что будет так холодно.
– Карл! – кричит она.
Среди метели вырисовывается темная фигура. Он согреет ее.
– Я вижу его, – говорит она дяде Филиппу.
Дядя ведет ее вперед, там оказывается скала. Это не Рим. Они в Альпах. Рим далеко. Карл. Если бы не дядя, он бы погиб. Филипп появился, когда она ублажала пирами свое войско, и привел с собой сотню солдат, в том числе Сен-Поля, только что вернувшегося из Англии и жаждущего сражений. Симон де Монфор под конец дал себя разбить без труда. Знай Карл, что так получится, он бы не преклонял перед ним колено.
– Мы дошли до гребня! – кричит дядя Филипп, ветер кружит его голос и возвращает назад вместе с радостными возгласами.
Шесть тысяч рыцарей, шестьсот арбалетчиков, двадцать тысяч пехоты. Беатрисины заслуги. Она завлекла их подарками, флиртом, уговорами, посулами. Ее щеки онемели от улыбок. Но от Франции – ни гроша. Короля Людовика она не убедила.
