широкополой, похожей на большое хлебное блюдо шляпе торговал фазанами, заточенными в деревянные клетки. Фазанов было четыре — по паре в каждой клетке; крылья у птиц, чтобы не улетели, были перевязаны пеньковыми бечевками.
Облака раздвинулись, выглянуло яркое горячее солнце — настоящее, весеннее.
— Братцы, ну давайте споем, покажем местному люду, как умеют петь русские казаки, — повернувшись к строю, следовавшему за ним, попросил Калмыков.
На этот раз сработало. Кто-то в задних рядах первой сотни затянул казачью песню, певца поддержали, и вскоре над конным строем слаженно, сливаясь в одно целое, зазвучали печальные мужские голоса. Что-что, а печаль из душ казацких, прибывших на чужбину, изъять было нельзя.
Калмыков понял это и с досадой потряс головой. Какова будет доля его подопечных, как сложится их жизнь в Китае, когда они смогут повидать своих родных, — было неведомо.
На центральной площадке городка казаков встречал высокий, с породистым лицом китайский военный. Атаман бросил взгляд на его знаки отличия и определил — полковник. В китайской армии это высокий чин. Калмыков спешился и, приложив руку к папахе, представился. Китайский военный, чуть растягивая слова, ответил. Это действительно был полковник, Калмыков не ошибся. Полковник Ли Мен Гэн командовал здешним гарнизоном.
Отрекомендовавшись, полковник улыбнулся, обнажив крупные, способные перекусить лошадиную кость зубы. Калмыков невольно поежился.
После короткой беседы полковник предупредил атамана, что оружие придется сдать.
Атаман не питал особых иллюзий насчет того, что оружие им оставят, хотя в глубине души теплилась слабая надежда, что все-таки оставят. Ведь казак без шашки и карабина — не казак, а командир без маузера — не командир.
— Где нам надлежит сдать оружие, господин полковник? — спросил Калмыков спокойно.
— На окраине города. Там находятся наши склады.
По лицу атамана проползла короткая нервная тень, но самообладания он не потерял, перевел взгляд на офицера, сопровождавшего полковника, и молвил тихо, дрогнувшим голосом:
— Что ж, на окраине города, так на окраине…
Ли Мен Гэн, понимая, в каком состоянии находится атаман, добавил утешающе:
— После этого мы отведем ваших людей в теплые казармы и накормим сытным обедом.
Казаков разместили в свободных солдатских казармах, с ними поселились и младшие офицеры; старшим офицерам предоставили места в низеньком, похожем на конюшню отеле, увенчанном плоской крышей.
Над крышей, будто памятник, возвышалась высокая тяжелая труба.
Из трубы валил плотный сизый дым.
— Топят, черти, стараются, — не замедлил отметить это Калмыков, — дрова подкидывают сухие.
— Да, сухие, — поспешно подтвердил студент-толмач, он с нынешнего дня состоял при атамане вместо Грини Куренева. — Печи у китайцев слабые. Сырые дрова они просто не в состоянии переработать.
Номер, который выделили атаману, был лучшим в гостинице, с выходом окон сразу на две улицы, с вполне добротной мебелью и большими фарфоровыми вазами, стоявшими на полу. Толмачу выделили коморку под лестницей, шедшей на чердак, — жилище неказистое, но студент и этим был доволен.
Вечером к атаману пришел полковник Ли Мен Гэн, вежливый, надушенный парижским парфюмом, — Калмыков был готов голову отдать на отсечение, что это парижский парфюм, — при орденах. Следом за полковником тоненькая служанка в шелковом халате вкатила бамбуковый столик на маленьких, звонко погромыхивавших колесиках. На столике высилась пузатая зеленая бутылка с очищенной гаоляновой водкой; в плоских фарфоровых тарелочках находились закуски, невесть из чего приготовленные, горкой высились хрупкие, словно бы светившиеся пиалушки.
— Как говорят у вас — поедим, чего бог послал, — сказал Ли Мен Гэн. Фраза получилась смешной — с русским языком у полковника были трудности.
Калмыков в ответ согласно кивнул.
Служанка проворно расставила еду на столе. В окно вливался будоражащий кровянистый свет уличного фонаря, рождая в душе недобрые ощущения.
— Я вынужден буду, господин генерал, приставить к вашему номеру почетный караул, — сказал Ли Мен Гэн, раскуривая душистую китайскую сигаретку, скрученную из очень слабого табака.
— Это что, арест? — нахмурившись, спросил Калмыков.
— Упаси бог! — Ли Мен Гэн улыбнулся во весь рот, показав полностью свои зубы, крупные и опасные, как у жеребца. — Просто… — он на мгновение замялся, что-то соображая про себя, — просто в городе появились подозрительные люди… У нас есть все основания предполагать, что они приехали из России и собираются на вас напасть.
— На меня? — Калмыков нахмурился еще больше. — Здесь, в Китае? Невероятно. Это точно русские люди?
— Точно русские.
— Невероятно, — повторил атаман и потянулся к бутылке. — Давайте выпьем, господин полковник, за нашу дружбу!
Полковник охотно подставил фарфоровую пиалу под вялую желтоватую струю, церемонно чокнулся с Калмыковым.
— За нашу дружбу!
— Когда можно ожидать ответ от вашего командования?
— Думаю, дней через пять — шесть.
Обед прошел, как принято говорить в таких случаях, в дружеской обстановке.
***
Сам Калмыков, если честно, мало интересовал советскую власть — интересовало золото, которое атаман забрал в Хабаровском банке.
Местные чекисты матерились по этому поводу так, что на небесах начинали шевелиться тучи, и соответственно костерили Калмыкова на все лады. Из Хабаровска в Китай ушли несколько групп «эксов», которым было поручено ликвидировать атамана.
— Государственный золотой запас должен принадлежать государству, а не какому-то пришлому кривоногому белопогоннику, — внушительно произнес руководитель хабаровских чекистов, — это — достояние народа.
С одной из групп в Китай пришла Аня Помазкова. Она повзрослела — даже скорее постарела, вокруг губ у нее собрались щепотки мелких морщин, глаза потускнели, в голове появились серебряные нити. Время расправлялось с нею безжалостно…
Через шесть дней полковник Ли Мен Гэн вновь появился в гостинице, надушенный, нарядный, с торжественной улыбкой на лице.
— Я вас поздравляю, господин генерал, — сказал он Калмыкову, — вам разрешено двигаться дальше.
— Мне одному или моему войску тоже? — хмуро поинтересовался атаман.
— Вашей части тоже, — ответил полковник, доброжелательно улыбаясь. — Куда намерены двигаться?
— В Харбин. Там находятся наши.
Китайский Хабрин в ту пору был русским городом. Возведенный на месте крохотной рыбацкой деревушки на берегу реки Сунгари, он приятно удивлял китайцев своими широкими улицами, чистотой и добротными зданиями. Жили в нем в основном люди, обслуживавшие КВЖД, и щеголи-инженеры, изящно носившие пижонскую черную форму, и техники — вечно озабоченные завтрашним днем небритые дядьки, и простые рабочие, жившие одной мечтой — напиться бы вечером.
Атаман верил, что свои обязательно помогут — русские русских не привыкли оставлять в беде.
— Завтра и выступим, — проговорил он обрадованно, — в крайнем случае — послезавтра.
Но ни завтра, ни послезавтра выступить не удалось. Ночью в гостинице, на этаже, где остановился Калмыков, раздался глухой топот, появились десятка полтора жандармов. Не слишком
