воду в праздник, и дождь буду ниспосылать в свое время — это будут дожди благословения». Вечером последнего дня праздника кущей, дня ив, левиты не один раз, а семь раз обходили в пляске алтарь в память семидневной осады Иерихона.
Но в этот вечер произошло непредсказуемое. Когда священник ступил на берег пруда, громкий и приятный голос нарушил обычную тишину: «Жаждущие! Идите все к водам; даже и вы, у которых нет серебра, идите, покупайте и ешьте… Приклоните ухо ваше и придите ко Мне: послушайте, и жива будет душа ваша…» Благочестивые мужи молча договорили сказанное пророком Исайей: «… и дам вам завет вечный, неизменные милости, обещанные Давиду. Вот, Я дал Его свидетелем для народов, вождем и наставником народам».
Чтобы не портить праздник, Иисуса, стоявшего в кругу своих сподвижников из Галилеи, даже не попытались взять под стражу, а потом, когда процессия двинулась к Храму, его и след простыл.
Однако на другое утро все члены Великого Синедриона знали о случившемся. Никто не сомневался в том, что говоривший был Иисус, но и никто не мог сказать это наверняка. В сумерках отличить в толпе Иисуса, не выделявшегося высоким ростом, было невозможно. Бывший первосвященник Анна предложил привлечь Иисуса к суду за нарушение порядка, усмотрев в его словах не экстатический порыв, а провокацию, ибо в них было прямое обещание стать во главе революционного народа.
— Самому стать, это уж точно, — сердито сказал Анна и, вызвав всеобщий хохот, добавил: — Еще один Давид, которому не надо прикидываться сумасшедшим и пускать слюни по бороде.
Никодим попытался было возразить Анне, мол, не стоит доводить дело до суда, даже если свидетели подтвердят, что слова принадлежат Иисусу, в них вряд ли можно будет отыскать провокационный смысл. Книгу пророка Исайи цитируют при передаче воды из рук в руки во Дворе язычников, так почему же ее нельзя цитировать, беря воду из источника? Анна как бы шутливо спросил его:
— Ты случайно не ученик сумасшедшего Галилеянина?
Вмешательство Никодима оказалось решающим. Он был признанным авторитетом во всех вопросах, связанных с возлияниями и омовениями, но Анна все-таки смутил его, и он пожалел о своей несдержанности.
Иисус с учениками вернулся на берег Галилейского моря. Он много проповедовал в пределах Магдалы, где жили в основном рыбари, но ни разу не появился ни на базаре, ни в синагоге. Приобретя известность как нахлебник продажных женщин и сборщиков податей, как отверженный семьей осквернитель субботы, он собирал вокруг себя только подонков общества. Да и эти были наперечет, так что стражники, которым было приказано не спускать с него глаз, ни в чем ему не препятствовали и говорили друг другу:
— Вроде он честный малый. А старцы из синагоги ненавидят его, потому что он не против Рима.
Иисус покинул Магдалу, вместе с учениками переплыл Галилейское море возле Старой Вифсаиды и пешком направился вдоль Иордана до горы Ермон, которая стоит на северной границе древней израильской земли. Они побывали в гроте Ваал-Гада, где берет начало река Иордан, а сам грот находится в нижней части красного известнякового утеса, увенчанного Кесарией Филипповой, и посвящен богу Гада, козлоногому богу удачи, которого греки называют Паном. Иуда из Кериофа, прочитав греческую надпись: «Пану и нимфам», — спросил Иисуса:
— Иоанн Креститель знал, где берет начало река, в которой он крестил нас?
— Ее воды Господь благословил для наших нужд, и они всегда будут чистыми, хотя бы извергались из пасти мертвого пса. Ведь и Закон Моисеев не становится нечистым, лиясь с языка грешников в синагоге.
Они сидели на берегу и бездумно бросали в воду камешки, когда Иисус вдруг спросил учеников:
— За кого люди принимают меня?
— Одни говорят, что плащ Иоанна Крестителя укрыл тебя, как плащ Илии — Елисея.
— Другие — что ты Елисей. Третьи, что Елисей мертв и поэтому ты — Илия.
— Я слышал, как тебя называли Енохом.
— И Исайей.
— А вы что говорите людям?
В голосе Петра прозвучали нотки осуждения: — Ты Мессия. О тебе Господь сказал устами Давида: «Мой Сын, сегодня я обрел тебя». Иисус стал молиться вслух:
— Отец Небесный, если Ты открыл правду своему сыну, спасибо Тебе, если же он сам не знает, что говорит, прости ему. Пусть я помазан, но судьба моя известна одному Тебе. Подобно царю Давиду, я взываю к Тебе: «Охрани меня от греха самонадеянности, пока он не завладел мной. Охрани меня в чистоте и невинности».
Он никому больше не позволил произнести ни слова.
Взяв с собой Петра, Иакова и Иоанна, Иисус стал подниматься по южному склону горы Ермон, тогда как все остальные отправились в ближайшие деревни нести слово учителя. Иисус вышел в путь на заре и в полдень был уже возле вершины, где неистовствовал холодный ветер и снег не таял в лучах слепящего солнца. Там он стоял неподвижно, но с изменившимся лицом, громко беседуя с двумя невидимыми существами, которые постепенно обрели человеческий облик: один — царственного вида старца, с белой бородой, в белых одеждах и в золотой митре, другой — рыжебородого юноши в пастушеском плаще и с агнцем на руках. Ученики далеко не все разобрали из их беседы, обрывки которой долетали до них как во сне, однако они поняли, что Иисуса уговаривали не идти в Иерусалим.
Рыжебородый дух сказал ему:
— Брат, эта дорога не ведет к воротам царства Божия, болота поглотят ее. Не иди по ней!
И белобородый подтвердил:
— Остерегись четвертого зверя, сын мой, или он подцепит тебя на рога и сбросит в бездонную пропасть!
— Должен я отказаться от своей, цели? — спросил Иисус. — Должен я бежать в пустыню, подобно Илии, спасавшемуся от распутницы Иезавели? Или выждать, подобно Моисею, когда он на берегу Меривы успокоил возмутившийся народ, и, ударив посохом из кермесоносного дуба о скалу, напоил его?
— Ты пострадаешь хуже, — сказал рыжебородый, — чем страдал мой отец! Знай! Женщина уже приготовила для тебя западню.
И белобородый добавил:
— Авдий сказал: «Близок день Господень на все народы: как ты поступал, так поступлено будет и с тобою; воздаяние твое обратится на голову твою. Но, как вы пили на святой горе Моей, так все народы всегда будут пить, будут пить, проглотят и будут — как бы их не было».
— Разве кто из израильтян, — вскричал Иисус, — кроме одного. непорочного Еноха, отдал последний грош в уплату долга Божьего? А я заплачу свой долг. Но смогу сделать это только в Иерусалиме. Как говорил Гиллель — вечная ему память: «Если не теперь, то когда?»
