Мой малыш, — плачет Зои, продолжая течь слезами, когда она идет к мужу за утешением, которое может исходить только от того, что Сайлас находится дома в безопасности. — Скотт, наш малыш.
Он притягивает ее к своей груди, крепко прижимая к своему телу, как будто его руки могут защитить ее от боли снаружи.
— Я позвоню Руку, — нервно говорю я. — Может быть, он лучше поймет, где находится.
Я нажимаю на его имя на своем телефоне, все еще под названием Люцифер.
— Мы уже звонили ему. Он был первым, с кем мы связались, — говорит Скотт, когда я слышу, как прекращается гудок.
Я слышу дыхание Рука на другом конце провода.
Я чувствую его панику. Его беспокойство. Его боль.
— Мы собираемся вернуть его, — говорю я им, не зная, что еще я могу сказать, чтобы сделать это лучше.
— Не говори им того, в чем ты не уверена, ЛТ, — говорит Рук мне на ухо, заставляя мою грудь пульсировать.
Мы с Лирой выходим из дома и направляемся к машине.
— Рук, я должна тебе кое-что сказать, — бормочу я, — Я должна был сказать что-то раньше, я знаю, и это моя вина. Я знаю, что это моя вина…
Я боюсь сказать, что мне нужно.
Потому что я знаю, что, когда я это сделаю, он возненавидит меня.
И я не могу сделать это снова. Он не может меня ненавидеть.
Я только что вернула его.
Одной из последних вещей, о которых Роуз говорила со мной, был ее страх перед Сайласом, который ее ненавидит, и я подумал, какое это безумие. Что она боится такой глупости.
Но теперь я понимаю.
— Мне очень жаль, но Сайлас…
— Он сказал мне.
Облегчение и замешательство охватывают меня.
— Обо всем? — я хриплю.
— Все. Он даже включил часть о том, что ты поставила ему ультиматум, — он выдыхает. — Это не твоя вина.
Я проскальзываю на пассажирское сиденье машины Лиры, желая только оказаться перед ним, чтобы он мог видеть, как я говорю это.
— И это не твоя вина, Рук. Ты думал, что он принимает лекарство. Ни ты, ни кто-либо другой не могли знать, что он их подменил.
Я знаю, где он мысленно. Я знаю, что он только и делает, что винит себя за то, чего не мог предвидеть. Он наказывает себя, желая навредить себе за то, что не заметил признаков или не распознал этого раньше.
— Это не твоя вина, — бормочу я в динамик, надеясь, что он сам это поймет.
— Он мой лучший друг, Сэйдж. Я понимал, что что-то не так, но просто не хотел этого принимать. И сейчас…
На заднем плане слышен громкий удар кулаком по чему-то твердому, после чего голос Тэтчер бормочет что-то о том, чтобы успокоиться.
— Сейчас мы ничего не можем с этим поделать, Рук. Но ты прав, он твой лучший друг. Ты знаешь его лучше, чем кто-либо другой. Куда он направляется? Куда бы он пошел прямо сейчас?
Это далеко не так, потому что мы не знаем, кто такой Сайлас, когда он в своем психозе, но, если кто-то и знает, так это Рук. Я готова принять все, что исходит от боли, в которой сейчас нуждается Рук, но мне нужно, чтобы он сначала сосредоточился на поиске Сайласа.
Потому что да, он его лучший друг.
Но он также единственная любовь моей сестры. Она никогда не простит меня, если с ним что-то случится, и я никогда не прощу себя.
— Рук, — говорю я чуть сильнее. — Куда мог пойти Сайлас?
Наступает пауза тишины.
— Фрэнк. Он идет к Фрэнку.
Рук
Я знал, что он не в порядке.
Я знал это задолго до этого момента.
Я знал это задолго до того, как он сказал мне, что пытался поцеловать Сэйдж посреди галлюцинации.
Я знал, что он не в порядке, и ничего не делал, потому что видел, как он принимает лекарства. Я видел, как он их забрал, и доверил им свою работу. Чтобы защитить его от голосов, от которых я не мог защитить его.
Но он чертовски долго принимал витамины. Я не мог понять, почему он поступил так безрассудно. Почему он рискует еще больше погрузиться в свою болезнь из-за скорби Роуз. Я думал, что сделал достаточно, прочитал достаточно об этом. Я думал, что был готов к такому возможному исходу, как шизофрения.
Я не был.
— Сайлас…
— Заткнись! Заткнись, — слышу я крик моего друга. — Я знаю, что ты сделал. Они знают. Мы знаем. И я должен что-то с этим делать. Если я сделаю это, я верну ее, понимаешь? Я могу вернуть ее.
Он стоит ко мне спиной, но я вижу Фрэнка, лежащего на полу в гостиной, с его лба капает кровь. Он поднимает руки почти в молитвенном положении.
— Она ушла, — его голос дрожит. — Я сожалею о том, что сделал, но ее больше нет. Убийство меня ничего не даст.
Неправильно.
Его убийство накормит адскую гончую в наших душах. Фрэнк носит предзнаменование смерти, как густой одеколон. Его время истекло. Он развратил и одурачил достаточно людей, и пришло время носителям смерти послужить своей цели.
Но это будет не конец, не так ли?
Этого не может быть.
Мы не можем просто передать эту информацию ФБР или полиции, как изначально планировали. Не тогда, когда мы знали, что Каин был грязным — мы понятия не имеем, сколько из них были вовлечены в «Гало». Идти к ним было бы ошибкой.
Однако это подняло вопрос, что нам делать с пропавшими девочками?
Мы могли бы прожить свою жизнь с кровью, пропитанной нашими руками, со зловонием смерти, навсегда связанным с нашими душами. Это было решение, с которым мы все смирились, но могли ли мы осознанно смотреть в другую сторону, пока все больше девочек брали и продавали в сексуальное рабство?
Я не могу говорить за всех нас, но я знаю свой ответ.
— Нет, нет, — бормочет Сайлас, пистолет дрожит в его руках. — Я знаю, я знаю, что он сделал. Я знаю, что я сделал. Да, я знаю, что должен сделать, просто… — он упирается руками в голову. — Будь спокоен. Будь спокоен.
Как будто он разговаривает с несколькими людьми и не может понять, кому ответить
