Ответив на католическое приветствие или благословение Скарги, сели за стол. Полковник Нечипор из себя выходил, что пришлось оборвать разговор о Наливайко. Когда теперь возобновишь его опять!
Петр Скарга, стоя, беседовал с украинским магнатом и негласным главою православия князем Острожским. Несколько слов обычного приветствия сказал, даже вежливо улыбаясь. Но тут же он снова, как всегда, посуровел, точно мать родила его в ненависти к людям:
— Вельможный брат по вере христовой пан Василий-Константин позволит мне говорить при свидетелях?
— Думаю, ваша мощь, владыка честной, что беседе нашей о делах церкви Христовой не помешают эти духовные особы и сын мой?
Скарга подозрительно посмотрел на присутствовавших. Особое внимание обратил на двоих с запорожскими чубами, но, приняв их за сечевых попов, не протестовал и начал разговор о брестском соборе и о поведении православного духовенства во главе с протосинкелом.
— А вам, вельможный князь, следовало бы сказать им разумное слово и о праве короля напомнить. Разве король дал согласие на лишение сана митрополита Михаила Рагозы и епископов наших: Ипатия Володимирского, Кирилла Луцкого, Германа Полоцкого, Дионисия Холмского и Ионы Пинского? Грех божий и гнев королевский примете на себя, вельможный князь…
— Приму все, святой отец Петр, потому что творили во имя господа бога нашего. Король и его законы — суть кондиции светские, а на брестском соборе творился закон церкви нашей… православной. Канцлер коронный сказал, что корона не будет вмешиваться в дело объединения церквей, диссидентам страны политические права наобещал, а сам все-таки в Брест приехал. Король послов своих с угрозами засылал…
— Король есть высшая власть в государстве нашем.
— Однако мы украинцы, пан отец…
— Пан воевода забывает, что Украине даны законы Речи Посполитой Польской и она обязана принять их…
— Неправда, не примет! — выкрикнул из-за стола полковник Нечипор. — Я тоже украинец и не помню, чтоб у меня корона спрашивала разрешения распространить свои законы на Украину.
Скарга выслушал до конца запальчивые слова полковника, вздохнул и еще больше помрачнел.
— Я духовник короля Речи Посполитой Польской и не привык выслушивать изменнические речи. Вельможный князь должен знать, что слова этого… брата нашего во Христе не лучше бунта Наливайко и прочих изменников. Король узнает про эти слова.
— Прекрасно! — вспылил Острожский. — Ввиду такой конклюзии прошу пана королевского духовника считать законченной нашу беседу о духовных делах. Как и во всем, вы хотели и брестский собор превратить в базар, где Украину, как торгаши, думали обманом заполучить. А мы этим товаром не торгуем, пан отче. Это тоже измена? Пусть… Маршалок! Проводите королевского духовника. Прикажите собираться. Немедленно же выезжаем на Украину…
— А дело протосинкела Никифора? А сейм, наконец?
— Протосинкел, отец Петр, находится на поруках князя Острожского, разве вам этого недостаточно? Только вооруженной силой возьмете его у меня, но… за смерть Острожского вы будете иметь не одного… Наливайко!
Скарга, не поклонившись, повернулся и вышел в раскрытые маршалком двери. В соседней комнате духовного вельможу ждала свита из духовенства, оставленная им, когда он вошел к Острожскому для беседы. Садясь в королевскую карету, ожидавшую его у ворот, Скарга приказал:
— Во дворец короля!
И лошади понесли вскачь, подняв пыль на всю улицу.
(Взволнованный после беседы с иезуитом, князь на пороге попрощался с Нечипором и Богуном. Ничего не мог пообещать им. Когда они выходили со двора, он некоторое время стоял в дверях и смотрел им вслед. Потом вернулся в дом. Многочисленные слуги и служанки суетились, готовясь к отъезду. Сторонились раздраженного князя, меж собой разговаривали топотом. Князь прошел в комнату, где ждал его отец Демьян.
— Ну, что будем делать, батюшка? — спросил и сразу как-то весь опустился, старый и немощный.
— К себе домой поедем, ваша мощь…
Этот ответ развлек старика. Слегка улыбнувшись, он долго смотрел на попа, как на безнадежно пропащего человека. В Остроге Демьян Наливайко не только духовник, но и политик, а временами — и воин. В Остроге с ним можно советоваться, и ума у него хватает дать хороший совет. Десятки лет эти советы подсказывали воеводе выход в самых сложных ситуациях. Отец Демьян умел вызвать милость князя к самому тяжелому преступнику так же легко, как и зажечь гневом против самого сердечного друга. Был советником, и духовником, и опорой в старости. Сколько всего собирались они сделать с отцом Демьяном в Варшаве — и вдруг:
— К себе домой поедем…
Тягостные думы воеводы Острожского прервал казачок:
— Ваша мощь… Какой-то поляк хочет что-то важное сообщить вам.
— Опять поляк? Верно, врать будет?
— Кажется, не из таких. Разрешите впустить?
— Пусти.
Вошел Бронек в бедной одежде крестьянина. Будто вернулся из далекого странствия или из плена, а то и с каторги. Худой, потрепанный, как и одежда на нем. Переступив порог, не поклонился, а как-то свесил на грудь голову. На голове отрастал чуб, и в нем давно потерялся след казачьего оселедца.
— Что хочет сказать пан? — по-польски обратился к нему Острожский.
— Друзья вельможного пана воеводы сейчас наткнулись на королевских жолнеров и… пошли под арест.
— Что? Какие друзья?
— Полковник Нечипор и Карпо Богун. От покоев пана шли… Их, верно, пытать будут и головы снимут, вельможный князь…
— Не дам! — истерично закричал князь.
Выпрямился, полный жизненных сил и гнева, и так прошел мимо удивленного Бронека. За дверьми таким же голосом позвал маршалка и… на полуслове умолк.
У палат Острожского остановилась королевская карета, запряженная белыми лошадьми. Отряд жолнеров из конвоя особы короля заполнил улицу. За королевскою каретой подъехал экипаж Радзивилла и отряд литовских драгун.
— Король! — испуганно сообщил маршалок.
— Пусть! Ведь он к князю Острожскому прибыл…
Король торжественно вышел из кареты в сопровождении Петра Скарги и Волана. Уже в воротах их нагнали Радзивилл и Сапега. Несколько сенаторов и телохранителей завершали кортеж.
Острожский стоял посреди комнаты, и только едва заметное дрожание белой бороды выдавало внутреннее напряжение старика. За один день столько пережить! Не уважили его возраста, не пожалели его утомленного сердца.
Король Сигизмунд Ваза первый вошел в комнату. Вид воеводы словно испугал его. Король остановился. Криштоф Радзивилл прошел вперед, почтительно поклонился, как всегда кланялся тестю в его остртрожском или константиновском замке.
— Прошу, ваша мощь, принять его милость короля Речи Посполитой Польской. Какой у вас вид, ваша мощь!
Князь слегка провел рукою по лбу, тяжело вздохнул, будто на чужом языке сказанные слова Криштофа с трудом понял и, в знак согласия, на минуту наклонил голову. Он видел приемы королей в Париже, в Риме, в Праге.
— Челом бью его королевской милости, недостойный такой высокой чести, — промолвил князь, и слова его
