на расчалку. Это, выходит, двенадцать. А остальным, чтобы под ногами не толкались, кашу варить. Харчи-то есть у вас? А котел я дам.
Когда паром причалил, Басов быстро распорядился.
Съехав к воде, машины одна за другой разворачивались, потом на них раскрывали борта, скатывали тяжелые бочки в реку и, набросав стальные петли, чалили под корму парома. Дело спорилось. Две порожние машины осторожно въехали на паром. И снова закрутилась Лебедка, и снова поплыл назад берег, отступая в темноту. А за кормой неясным пятном, вроде большого редкого плота, тянулись на три четверти затонувшие бочки.
А у костра копошились повара. И не прошла еще короткая летняя ночь, все свободные от работы уже сидели кто где с котелками, полными горячей, дымившейся на холодке каши.
Потом над тем берегом загорелся рассвет. Потом встало солнце. В дневном свете растаяла вся сказочная прелесть степной переправы. Истоптанная сотнями ног и колес, земля казалась страшной раной на спокойном зеленом берегу. И повсюду на этой земле, раскинув руки, лежали утомленные работой сильные, молодые, здоровые люди. Басов тоже вздремнул под утро.
А старик так и не сомкнул глаз. Он придирчиво проверял, так ли наброшены петли, так ли встали машины, сам подкладывал колодки под колеса, сам вынимал их…
Когда вкатилась на паром последняя машина, примостил рядом с ней и я своего «Москвича».
На том берегу бензин уже погрузили. Машины, готовые к дальнему рейсу, стояли одна за другой. Шоферы ждали сигнала.
— Вот у нас какая тишина, — сказал Павел Антонович, протянув мне руку на прощание.
Я не успел ответить: с передней машины раздался сигнал. И вдруг, раскрыв дверцы кабин, встав, как один, на подножки, в тридцать три глотки шоферы дружно гаркнули:
— Комсомольскому экипажу шкипера Воронова спасибо!
Потом тридцать две сирены трижды прокричали хором.
Одна за другой машины с полным грузом горючего дружно тронулись на восток, на комсомольскую целину.
А на борту парома стоял весь экипаж Вороновых. Только Федя и Ленька были очень серьезны, должно быть устали за ночь, а Павел Антонович приветливо махал, как флагом, красной от ржавчины огромной рукой и широко улыбался.
Самый маленький
Костя Великанов и годами и ростом был меньше всех в отряде, и поэтому жилось ему в лагере совсем плохо.
Никто, конечно, Костю не обижал. Не в этом дело. Наоборот, каждый старался приласкать его, пожалеть, услужить ему чем-нибудь, и особенно отличались в этом старшие девочки. С утра до ночи они носились с Костей, как с куклой, тормошили его, будто он не живой, а когда в лагерь приезжали гости, девочки выводили Костю за ручку, гладили по головке и приговаривали:
— А вот это Котик Великанов, самый маленький наш пионер. Мы все его очень любим…
А Костя стоял, насупившись, как молодой бычок, и, чтобы не расплакаться, упрямо молчал. Уж очень не любил он всякие нежности. А нежности, как назло, так и сыпались на него со всех сторон.
И только после отбоя, когда лагерь затихал до зари, Костя становился самим собой — то смелым разведчиком, то лихим моряком, то отважным летчиком-испытателем… И тогда один за другим совершал он смелые подвиги, но только, конечно, во сне.
А утром опять начиналось все сначала: под надежной охраной заботливых друзей Костя шел умываться; он долго и упорно чистил зубы, старательно мылил шею, еще старательней смывал мыльную пену и поскорее вытирал насухо, опасаясь, как бы кто-нибудь из старших товарищей не взялся помогать ему и в этом деле.
Потом Костя аккуратно застилал свою маленькую кроватку, по всем правилам завязывал галстук и, когда горн созывал пионеров на линейку, покорно становился на левый фланг.
Стоять на левом фланге и без того обидно. Но еще обиднее стоять на левом фланге и слушать, чем отличились старшие ребята. А в лагере, где жил Костя, каждый день непременно кто-нибудь чем-нибудь отличался. И Костя каждый день смотрел, как герой твердой поступью подходит к мачте и поднимает флаг…
Вот вчера, например, заблудилась в лесу чья-то девочка. Андрюша Старосад встретил ее, утешил и вывел на дорогу. Третьего дня Марина Орехова отличилась — набрала больше всех грибов… А сегодня, еще только день начался, еще до зарядки, девочки упустили бадейку в колодец, а Миша Кротов из первого отряда сделал «кошку» из проволоки вроде якоря, достал бадейку, и теперь только и разговоров в лагере, какой Миша молодец.
А думаете, Костя не вывел бы девочку из лесу? Вывел бы сколько угодно, дороги он не хуже других знает… а пойди-ка выведи, если тебя самого целый день водят, как пленника, да еще приговаривают на каждом шагу:
— Котик, не оступись… Котик, не поскользнись… Котик, не утомись!
А грибы… Много их наберешь, когда тебя каждую секунду окликают:
— Смотри, Котик, какой красивый грибок!.. Погляди, Котик, какой интересный жучок!.. Понюхай, Котик, какой цветочек я нашла!..
И бадейку достал бы Костя. Он бы и в колодец слазил, не испугался бы… Лазает он, как кошка, и ничего на свете не боится. Да кто же его пустит к колодцу? Он и подойти туда не смеет. Хотел как-то раз помочь ребятам воды принести, так еще и подойти не успел — со всех сторон закричали:
— Осторожно, Котик, не свались, утонешь! Смотри, сандалики не промочи, там сыро!
«Вот тут и совершай подвиги», — грустно думает Костя и смотрит, как Андрюша Старосад, ловко перебирая загорелыми руками белый шнурок, поднимает лагерный флаг.
Вот и посудите сами, каково жилось Косте в лагере. А тут еще случилось так, что собрались ребята в поход, на речку Горетовку, туда, где баржи строят. Решили там, на речке, искупаться, сварить обед на кострах под горой и к вечеру вернуться домой. Поход небольшой, но как только заговорили о нем, так сразу и вспомнили:
— А как же Котик? Все-таки семь километров туда да семь обратно… Устанет, чего доброго, не дойдет…
Даже заспорили ребята. Одни говорят:
— Ничего, дойдет как-нибудь.
Другие кричат:
— Не дойдет, где ему!
А Костя молчал, кусал губы, смотрел в землю и ждал, чем кончится этот, такой обидный спор…
А кончился он все-таки правильно. На счастье, нашелся у Кости настоящий защитник — преподаватель физкультуры Константин Георгиевич.
— Это как же получается? — сказал он. — Как пирамиду строить, так Костю Великанова на
