— Рушились империи?
— Смейся, смейся, только ведь — и рушились. Ну у нас-то сегодня вышло до смешного просто — оттого что угораздило же твоего пасынка поселиться не так уж далеко от нашей школы. Вспомни, мальчишками мы считали, что весь район принадлежит нам.
— Проходные дворы…
— Да уж, никто не знал их лучше. Дело, правда, не во входах и выходах, а в том, что люди знали друг друга. И нас знали. И — мы. И я до сих пор в курсе, кто в нашей округе с кем, когда и как. Вдобавок, ещё и сегодня можно о ком-то порасспрашивать старожилов, что я и сделал — правда, не нарочно. Просто в моём бывшем дворе старики (ах да, мы и сами — пенсионеры), так вот, старики забивали козла, я подсел к ним, ну и пошло, слово за слово, и вот тут, смотрю, стало проступать что-то знакомое. Я, правда, не сразу врубился… А когда всё сошлось, сам себе не поверил: случайно — и такая удача! Не знаю уж, с кем поначалу играл твой парень, наверно — с однокурсниками, в общежитии, да только потом кто-то свёл его с компанией из нашего квартала. Вот тебе и случай. Кстати, как говорится в кино, я свои источники информации не раскрываю, да они тебе и ни к чему. Главное, живи твой Алик в другом районе, я бы не нашёл, что делать.
— Ты знаешь этих ребят поимённо? — насторожился Дмитрий Алексеевич.
— Главное — чтобы они меня знали. Шутка. В действительности же… Да, мне показали, с кем и когда играл твой Алик и кто кому проигрывал. Есть там такой Минула… Подробности неинтересны, а для тебя важно вот что: играют в этой компании скучно, робко и хотя жульничают, естественно, а крупной игры всё-таки избегают. Твой герой и вправду проигрался, да оказалось, что речь идёт о суммах вовсе не астрономических, а сравнимых, скажем, с зарплатой инженера. Тоже, конечно, деньги, но — всякий может пережить.
«Из-за этого уже не убьют», — неуверенно предположил Дмитрий Алексеевич; ему необходимо было произнести это про себя раньше, чем произнёс другое, что убивают и за меньшее и что он ещё не знает, какие доказательства добыл Распопов — и добыл ли. Так же, как ему подозрителен был проигрыш пасынка, так теперь стала подозрительной быстрота, с какою одноклассник докопался до сути. «Раиса, однако, теряет квалификацию, — продолжил он про себя. — До сих пор она продумывала свои пакости куда тщательнее, так что было не подкопаться, а тут ей не пришло в голову, что надёжнее было бы сочинить историю с начала до конца (и тогда — поди проверь), чем подправлять известные факты. — И ещё раз повторил понравившееся: — уже не убьют», — имея теперь в виду не Алика, как поначалу, а одного себя.
— Парень ждёт от меня большего взноса. Да ты знаешь, — неуверенно выговорил он.
— Пошли его подальше, — с презрительной миной посоветовал Распопов, — и он, я же тебе сказал, легко это переживёт. Но… но есть одно примечание: компания, о которой я сказал, не просто картёжная, но и блатная, это я верно знаю. И много или мало, но Алик всё-таки им должен. Если кто-то из них прознает о твоих телодвижениях… Словом, будь осторожен. И к себе в дом не пускай.
— Я будто бы пообещал ему что-то дать.
— Как ты мог обещать — нет, сколько же ты мог им пообещать? Та сумма, что ты назвал — ведь у тебя и нет, и не было, а главное — и не будет таких денег…
Дмитрий Алексеевич, ещё более неуверенно, напомнил о недавнем уговоре, но Распопов только развёл руками: мол, бывшие соученики постановили на своём сборе: Шандалу, и без того наделавшему глупостей, денег не давать — завязнет и пропадёт.
* * *
Собираясь в Москву, Дмитрий Алексеевич боялся не справиться там с непривычной праздностью — быть туристом в родном городе, стараясь никому не помешать своим пустым присутствием. На самом же деле ему пришлось справляться как раз с нехваткой времени, текущего словно в двух руслах: в одном истекала лишённая острых приключений случайная побывка, а в другое, тесное, подкидывал камней Алик, и требовалось или помочь ему, или защититься от него. Продолжительность первого была подсчитана заранее, так что и число стояло в обратном билете, а погружаясь во второе, он даже не всякий раз сверялся с календарём, упустив из виду, что обоим течениям предстоит, словно по милости Лобачевского, прийти в одно место.
Так или иначе, последний разговор с Аликом откладывать было уже нельзя.
— Надо поговорить о деле, — сказал Дмитрий Алексеевич по телефону.
— Наконец-то! — обрадовался Алик. — Давай я приеду хоть сейчас, только скажи куда. Ты, видно, хочешь — у себя?
— «У себя», милый мой, будет далековато. И тебе понадобится виза.
— Я — не в этом смысле…
Алик замолчал, и Дмитрий Алексеевич, подумав, что теперь тот может пригласить его снова в Кисловский переулок, чего уж никак не хотелось, предложил, опережая:
— Придётся сойтись на ничьей земле.
— Сойтись — в поединке?
Выбрать нейтральную территорию Свешникову было непросто; когда-то он назначал деловые встречи в просторном вестибюле гостиницы «Москва», где для беседы можно было удобно устроиться в креслах, но порядки изменились, и нынешние швейцары вряд ли допустили бы такую вольность. Оставались ещё кафе и рестораны, но тут он был больше не знаток.
— Пойди в «Шоколадницу», — накануне посоветовал Вечеслов. — Смирное заведение.
— Ты всё шутишь? Кушать шоколадки — дело дамское. Да и само место одинаково неудобно для обоих. Если помнишь, Замоскворечье у нас, в школе, и Москвой-то не считалось. Ребята редко хаживали туда.
— А каток в Парке культуры? — напомнил Вечеслов.
— О да, да, там-то собиралась вся юная Москва.
Свешников хорошо помнил обычную для пятидесятых лет картину вечернего метро, заполненного молодёжью с неуклюжими фибровыми чемоданчиками; ему самому приходилось носить свои коньки — беговые, великоватые для такой упаковки, — просто в руках, но в этом как раз был свой шик.
— А наши потомки знают, что это — историческое место, — продолжил он, — где ты познакомился с Тамарой.
— Всего-то пригласил девушку сделать круг по набережной — и чем это кончилось?
— Для меня на сей раз непременно кончится как-то иначе, — с усмешкой заверил Дмитрий Алексеевич. — Уже всё равно как. Чёрт меня дёрнул…
— Теперь осталось всего ничего, — проговорил Вечеслов, понимая, что осталось самое трудное. — Жаль, я не увижу этот твой сеанс чёрной магии с разоблачением.
Свешников развёл руками — мол, ничего не поделаешь, а жаль, — хотя понимал, что его только стеснили бы посвящённые в дело свидетели; обстановка людного кафе, где почти каждая пара занята собственной сокровенной беседой, подходила как нельзя лучше.
Свободный столик он увидел сразу, близко от входа (и заметил, что на сквозняке). Заскучав, отсюда можно было бы в два шага выйти на улицу; зачем бы это ему вдруг понадобилось, Свешников думать не стал, а только подивился тому, как живучи бывают мальчишеские странности.
