Высокое уважение он завоевал не только как хороший товарищ иколлега, но и как значительный автор. Его наследие включает более дюжиныроманов, почти тридцать новелл, шесть драм, восемь томов эссеистики, двебиографии и собрание стихов. Уже в 1928 году Герман Кестен привлек вниманиепервым романом «Йозеф ищет свободу», где несентиментально, холодно и конкретноописывает жизненные обстоятельства и тщетный процесс эмансипации тринадцатилетнегомальчика Йозефа Бара. Известные критики хвалили книгу и следующие романы«Распутник» (1932), «Счастливчики» (1931) и «Шарлатан» (1932), как существенныйвклад в «новую вещность» и пожимали руку автора за устранение иллюзий,соединение пафоса с иронией и «точность стиля». Позже он соглашался с остротойАндре Жида: «С красивыми чувствами делают плохую литературу».
Как эмигрант во Франции Кестен в основном занималсяиспанской историей. Как и другие писатели (например, Г. Брох в «Смерти Вергилия»,Л. Фейхтвангер в трилогии об Иосифе, Б. Франк в «Сервантесе», Ф. Верфель в«Муса-Даге») он следовал духу времени и в печальной действительности вспоминалпримеры или аналогии из прошлого. Так в «Фердинанде и Изабелле» он с большимподтекстом рассказал о бессовестной правящей паре, которая в конце XV векаобескровила дворянство в объединенном андалузско-кастильском королевстве,провела грабительскую войну, ввела инквизицию, начала преследовать евреев имавров. После этого (развивая Шиллера, Шарля де Костера и Г. Манна) оннабрасывает грандиозный роман-портрет Филиппа Второго (1938), ортодоксальногопротивника гугенотов, нидерландского Свободного Союза и среднеевропейскойреформации. В исторических костюмах Кестен, этот «скептический моралист»,дискутирует проблемы соотношения силы и духа, хаоса и порядка, свободы инеобходимости.
К его известнейшим книгам причисляют и роман «Дети Герники»(1939), где он ищет литературное выражение, символически представленное Пикассов его всемирно знаменитой картине, фашистскому разрушению баскского городапаломников. При этом он впервые в современной беллетристике описывает эпизодыиспанской республиканской войны за независимость и связывает их с изображениемтрагической судьбы семейства с точки зрения бедного, не по годам умного ихраброго юноши.
Эпические сочинения Г.Кестена с 1945 года часто порицали заклише, «нудность» и «тенденцию к описательности». Тем не менее ему удались вроманах «Время дураков» (1966) и «Человек шестидесяти лет» (1972) актуальныеобщественно-критические зарисовки, которые звучат многозначительно и могутзахватить читателя. Автор всегда следует тому, чтобы «улучшить мир, чтобы сталовозможным человеку жить разумно, чтобы любить человечество и из любви кчеловечеству сделать программу».
Эту программу он выполнил прежде всего в ряде мастерскихэссе, представляющих кусок пережитой истории литературы. Он представлял своихдрузей в книге «Мои друзья, поэты» (1953), представлял сам себя в книге «Поэт вкафе» (1959), вспоминал о «Чистых литераторах» (1963) и «ТерпеливыхРеволюционерах» (1973). И по сю пору вряд ли существует второй писатель,которому столь многие товарищи по поколению и по искусству обязаны столь многими к которому они относились бы с такой любовью, как к Герману Кестену. Личноезнакомство и точное наблюдение позволили ему создать оригинальные портретызначительных художников эпохи, среди которых Бертольт Брехт, Лион Фейхтвангер,Вальтер Хазенклевер, Генрих и Томас Манны, Роберт Нойманн, Рене Шикеле, КуртТухольский, Эрнст Вайс и Стефан Цвейг; Выразительно, как друг, описывает онАльфреда Деблина, Эриха Кестнера, Йозефа Рота и Эрнста Толлера. Среди достойныхон выбирал действующих, встречаемое подвигало его к осмысляемому,анекдотическое он доводил до характерного, почти всегда речь его была богатастилем и блистала игрой слов, тонкое понимание дополнялось у него гигантскиммасштабным знанием мировой литературы.
Отсюда происходят фантастические диалоги с любовноуважаемыми духами Просвещения, такими как Коперник, Свифт, Дидро, Лессинг,Гейне и Золя. Кроме того, автобиографические реминисценции, которые объясняютсятем, что Кестен после юности в Нюрнберге и времени университетов почти шестьлет жил в Берлине (1927—1933), потом около семи лет в основном в Париже (1933—1940),двенадцать лет в Нью-Йорке (1940—1949 и позднее), десять лет в Риме(1949—1958), далее в Лондоне, Мюнхене, Вене и с 1978 года в Базеле.
Это вольное, богатое остановками существование, вероятно,сделало его восприимчивым к судьбе Джакомо Казановы, поэтому он начал писать и1952 году опубликовал его биографию. Ведь и венецианский авантюрист должен былпровести в изгнании почти полтора десятка лет и сценой его действий была та же,что и у его биографа. Равно как и его «герой» Кестен относится широко и дажеравнодушно к собственности и к месту жительства. Он «пишет в кафе», говорит он,«живет в отелях», и, объясняя свой метод работы, добавляет: лучшие замыслыприходили к нему на прогулках, двигаясь он набрасывал «стихи, диалоги, сцены ицелые страницы прозы», которые со скоростью экспресса окончательно заносил набумагу, сидя за столом в кафе-эспрессо, в то время как «читал из какой-нибудьдругой книги». Курьезная формулировка и «казановоподобная» игра в гения, но онв самоv деле часто читал «из», а именно из первоисточников, которых ицитировал! Многочисленные исторические и литературные факты, предания ихарактерные детали в его эссе и исторических романах были ни в коей мере не«перипатетически» выдуманы, но исследовательски «схвачены». Внедряя фабулу, онприближался поэтому к итальянским Schwerenoter, когда остро приперчивалрассказы (в которых по словам Деблина он всегда «влюблен с величайшейобстоятельностью»). Известный германист, покраснев, констатировал талант авторапредлагать «эротически отважное с литературным изяществом».
Назвав другие «сходства», можно показаться нетактичным илисовершенно неверным. Но их так много. Следую своему признанию: «я люблю, какдругие дышат», Кестен всегда старался воплотить «сладость» бытия без раскаянья.Он все находил «восхитительным»: книги, музыку, людей и прежде всего «объятьямоей возлюбленной», потому что «мы созданы для сладострастия». Это кредо, охотак путешествиям и к рулетке связывают его с Казановой, мемуарами которого онвосхищался, как «профанической „Песнью песней“ любви», и таковыми их изображал.Возможно, ему мерещился вид «биографии-желания», некая «Похвала Эросу» иавтобиографически окрашенная рекомендация любви как средства познания иосчастливливания человечества. С другой стороны, существует различие меж ним ирыцарем удачи, который показывал мало знаний в природе и образных искусствах,который не знал ни профессии, ни призвания, ни «одиночества» человекатворческого, а лишь только (по крайней мере до шестидесяти лет) общительныебеседы и наивное наслаждение жизнью.
Для Германа Кестена биография сорвиголовы Казановы(1728—1798) не нуждалась в представлении. Любой знает дерзкого прожигателяжизни, который вместе с Одиссеем, Парсифалем, Дон Кихотом, Фаустом, Робинзономи Уленшпигелем стал бессмертной символической фигурой. Но в отличие от творенийискусства этот протагонист создал вымысел из своего реального бытия и на этомпути достиг того, что его документально подтвержденное имя стало синонимом длячеловеческого типа героев женщин, соблазнителей и разрушителей сердец. Многиеавторы утруждали себя дополнительными определениями. Так Герман Гессе говорит о«виртуозе искусства галантной жизни» и о «молодце, которого каждый знает»;Стефан Цвейг изумлялся «человеком-жеребцом» и «божественным быком», а Кестенотчеканил такие роскошные и неожиданные (по сравнению с поднимаемыми вопросами)определения, как сексуальный атлет, сексуальный клоун, массовый потребительженщин и убийца невинности. Но тем не менее эти характеристики ему не казалисьдостаточными и охватывающими, из-за чего он уже в предисловии спрашивает: «Ктоже настоящий Казанова?»
