на поджидавших их дона Мигуэля и лорда Эверингема. Никогда не чувствовала она себя такой оскорблённой.
— Тысяча благодарностей, джентльмены, за ваше содействие! — раздался насмешливый голос испанца. — Пожалуйте выкуп, моё сокровище!
Только гордость помешала Урсуле расплакаться.
— Клянусь честью — странная охота! — неожиданно произнёс приятный, слегка насмешливый голос. — Как ты находишь, Гарри Плантагенет... Чудное зрелище! Четыре кавалера нагоняют страх на двух леди.
Все невольно оглянулись на голос.
В нескольких ярдах[29] от них стоял высокий человек, плотно закутанный в плащ, и, слегка нагнувшись, ласкал прижавшуюся к нему огромную охотничью собаку весьма внушительного вида. Он говорил совершенно спокойно, обращаясь как будто к собаке, и, не глядя на изумлённых молодых людей, приблизился к Урсуле и её подруге.
— Леди, ваш путь свободен, — с той же добродушной насмешкой продолжал он, бросив беглый взгляд на закутанные фигуры девушек, которых спасал от неприятного положения.
— Сэр! — только и могла произнести Урсула, не двигаясь с места, так как боялась, что у неё ноги подкосятся.
— Если моё вмешательство вам неприятно, леди, — продолжал незнакомец, — я могу лишь попросить у вас прощения и удалиться, чего, по-видимому, очень желают эти джентльмены. Но если вы действительно хотите от них избавиться, то мой друг обеспечит вам спокойное отступление. Не правда ли, Гарри? — прибавил он, снова обращаясь к собаке, которая понятливыми глазами посмотрела на молодых девушек, словно сознавая, что обращались к её рыцарскому заступничеству.
Все четыре кавалера были так поражены неожиданным вмешательством незнакомца, что ни один из них не подумал остановить девушек, когда они бросились бежать прочь. Гарри Плантагенет — так незнакомец называл свою собаку — следил за ними, пока они не скрылись из виду; затем он неучтиво зевнул, показывая своему хозяину, что присутствующее общество больше не интересует его.
— Ну, Гарри, пойдём, старина! — произнёс незнакомец, спокойно поворачиваясь на каблуках.
Тут маркиз де Суарес наконец пришёл в себя и вскипел негодованием на непрошеное вмешательство. В те времена после всякого неуместного слова или улыбки некстати пускались в дело шпаги или кинжалы, и вчерашние друзья нередко в несколько минут превращались в смертельных врагов.
— Каррамба! — выругался испанец. — Это переходит всякие границы! Как вы думаете, джентльмены? — И, выхватив длинную отточенную шпагу, он с угрожающим видом преградил дорогу незнакомцу.
Остальные кавалеры также обнажили шпаги.
— Маску долой! — решительно крикнул лорд Эверингем.
— Долой маску! — грозно подхватили остальные. — Или...
— Или, — беззаботно произнёс незнакомец, — вы все проткнёте своими шпагами мой шёлковый камзол, достойно закончив этим свою рыцарскую выходку, да?
В его голосе по-прежнему слышалась добродушная ирония. У испанца лопнуло последнее терпение.
— Сперва скажите своё имя, — высокомерно начал он, — затем обнажите меч... если только вы — не подлый трус, а тогда уже я и эти джентльмены разделаемся с вами за вашу наглость.
Наступило минутное молчание.
Незнакомец свистнул свою собаку.
— Моя шпага к вашим услугам, — сказал он. — С моей наглостью можете разделываться, как вам будет угодно... А имя моё — Уэссекс! — с высокомерием добавил он, снимая маску.
V
Сохранилось несколько портретов Роберта д’Эсклада, герцога Уэссекского, одного из интереснейших людей при дворе Марии Тюдор; но его миниатюрный портрет, приписываемый Гольбейну, лучше всех передаёт характеризовавшие его беззаботность, ласковую снисходительность и немного высокомерную сдержанность. Высокомерие проявлялось у него лишь в отношении лиц, позволявших себе назойливую фамильярность, но беззаботно-добродушное выражение никогда не покидало его красивого лица. Отличительной чертой герцога была любовь ко всему прекрасному, начиная с красивой лошади и кончая тонким кружевом. Высокого роста, отличаясь мужеством и обладая значительной физической силой, он был жизнерадостного характера, и на его обычно серьёзном лице нередко появлялась юношески-беспечная улыбка, с какой он умел встречать лицом к лицу всякую опасность. Никто не мог обвинить герцога в каких-либо интригах с целью возвыситься. Все знали, что ему стоило сказать слово, чтобы возложить на себя королевскую корону. После кончины Эдуарда VI он не показывался при дворе; поэтому не удивительно, что его неожиданное появление поразило всех.
Лорд Эверингем первый вложил шпагу в ножны.
— Герцог Уэссекский! — воскликнул он с неподдельным восторгом. — Клянусь Пресвятой Девой, вот приятный сюрприз!
Два другие англичанина пожали герцогу руку, в горячих выражениях приветствуя его возвращение ко двору.
— Ну, Гарри, кажется, нам не грозят никакие неприятности, — весело сказал герцог.
Но Гарри Плантагенет с сомнением поглядывал на молодого испанца, державшегося в стороне и с плохо скрытым нетерпением следившего за выражениями сочувствия герцогу. Собака, казалось, понимала, что этот человек враждебно относится к её хозяину, и её верные глаза выражали недоверие и неприязнь.
Но дон Мигуэль де Суарес был прежде всего дипломат. Он быстро сообразил, что ссора с герцогом Уэссекским сильно повредила бы его популярности при английском дворе, а она была ему необходима, чтобы с честью исполнить поручения короля Филиппа. Скрыв свою досаду, он приблизился к герцогу, принудив себя улыбнуться, и сказал с церемонным поклоном:
— Знаменитое имя, милорд, и уже близкое мне, хотя я не имел ещё чести видеть вас при дворе.
Окинув его быстрым взглядом, герцог ответил ему таким же церемонным поклоном.
— Нет, сэр, — ответил он, положив руку на голову собаки, — мой друг носит ещё более знаменитое имя. Гарри Плантагенет, поклонись этому благородному господину. Я назвал его, сэр, в честь нашего короля Генриха Пятого, который разбил французов при Азинкуре... Впрочем, простите, это вряд ли может интересовать вас. Вас тогда не было на свете, а Испания ещё не была королевством.
Герцог Уэссекский говорил весело, но в незначительных по видимости словах тонкий слух преданного ему Эверингема уловил дерзкий оттенок. Однако дон Мигуэль твёрдо решил не выходить из границ вежливости.
— Действительно, какое умное животное! — льстиво произнёс он. — А вы, герцог, намерены сегодня возвратиться с нами в Гемптон-коурт?
— О, среди блестящих испанских дипломатов едва ли окажется подходящее место для такого лентяя, как я, — возразил герцог Уэссекский.
— Но мы, дипломаты, всё-таки будем надеяться иметь возможность испытать наши слабые силы, сразившись с вашей светлостью в остроумии, — колко произнёс дон Мигуэль.
— Может быть, с моими друзьями, милорд, — сухо возразил герцог. — Я — неисправимый лентяй.
Тактичный испанец не стал продолжать разговор в прежнем духе. Окинув проницательным взглядом высокую, мужественную
