и облегченно выдохнула, когда вся эта операция завершилась благополучно. А затем по переброшенному трапу и сама забралась в джонку.
На лодке Бабурао она еще не бывала, и знакомство с ней сперва обернулось разочарованием. За время стоянки брига Полетт повидала всякие необычные суда, бороздившие воды подле Гонконга: похожие на гусениц пассажирские лодки с рядами лавок, узкие и длинные; лодки-катафалки, уставленные гробами; двухмачтовые джонки «утиный хвост» с многоярусными надстройками и самые, наверное, завораживающие лодки, более сотни футов длиной, в виде китов, как будто процеживающих воду в поисках пищи.
В этаком корабельном изобилии джонка, по дешевке купленная дедом Бабурао где-то на севере и называвшаяся ша-чуань, то бишь «песчаная лодка»[60], выглядела неприметной. Полетт никак не могла запомнить ее длинное имя, но это не имело значения, поскольку Бабурао всегда называл свое плавучее средство «Кисмат», то есть «рок», уверяя, что именно это слово иероглифами начертано на борту лодки.
Как на всяком другом судне Жемчужной реки, по бокам форштевня джонки были нарисованы два гигантских глаза, как будто высматривающих добычу или врагов. Всего шестидесяти футов длиной, лодка уступала «Ибису» и «Редруту» в размерах, однако превосходила их числом мачт, коих было целых пять. Правда, вид у них был странный — они смахивали на покосившиеся свечи в канделябре. Лишь две мачты честно стояли на палубе, но и они кренились — одна вперед, другая назад. Три остальные мачты, больше похожие на шесты, были приторочены к палубному ограждению, и казалось, расставлены наобум. Местоположение руля тоже вызывало удивление, ибо располагался он не по центру, а с боку кормы и управлялся не штурвалом, но огромным румпелем, торчавшим на крыше рубки.
Короче говоря, вздернутая корма, разнородные мачты и бочкообразный корпус создавали облик неуклюжего корыта. Но впечатление это было обманчиво, ибо под парусами джонка шла плавно, как всякое судно ее класса.
Плаванье началось с обряда, весьма напоминающего пуджи, которые Полетт повидала в Калькутте: в честь Тьен Хау и Гуань Инь (богинь благополучия, сродни индийским Лакшми и Сарасвати, пояснил Бабурао) воскурили благовония. Но затем обряд вдруг взорвался в буквальном смысле слова: захлопали шутихи, ударили гонги, полыхнули бесчисленные подожженные полоски красно-золотистой бумаги (дабы отпугнуть бхутов, ракшасов и прочую нечисть, пояснил Бабурао). Возник такой шум-гам, поддержанный кряканьем переполошенных уток, ревом младенцев и хрюканьем свиней, что Полетт ничуть не удивилась бы, если бы джонка взлетела в небеса, точно ракета. Однако на пике гвалта «Кисмат» распустил паруса и тронулся вперед, оставляя за собою дымный шлейф.
В устье Жемчужной реки, взбаламученном встречными течениями и забитом лодками, требовалось незаурядное судоходное мастерство. Наблюдая за матросами, Полетт отметила, что «Кисмат» разительно отличается от «Ибиса» и «Редрута» не только обликом, но еще и работой команды. Она-то полагала, что китайский «лауда» сродни индийскому «накхода», целиком или отчасти соединяющему в себе ипостаси шкипера, суперкарго и судовладельца. Однако Бабурао управлял судном совершенно иначе, нежели капитаны на Хугли или в Бенгальском заливе; мало того, в команде «Кисмата» было несколько женщин, работавших наравне с мужчинами. Никто из матросов, независимо от пола, не потерпел бы грубого приказа в категоричном тоне, и потому Бабурао обращался к ним льстиво, словно пытаясь убедить в разумности своих пожеланий. Самое удивительное, что по большей части он вообще молчал, ибо все, похоже, и без подсказки знали, что им надо делать, не мешкая оспорить всякое указание. Возникавшие конфликты обычно разрешались не демонстрацией капитанской власти, но вмешательством одной из женщин.
Несколько часов джонка осторожно лавировала меж рыбацких лодок, острозубых рифов и истерзанных волнами островков. И вот по носу замаячила скала в кайме сердитых бурунов.
— Остров Линтин, — сказал Бабурао.
Джонка медленно вошла в бухту на восточной оконечности острова, где на якоре стояли два необычного вида судна иноземной постройки: лишенные мачт и такелажа, они смотрелись вдоль разрезанными бочками.
Это были последние брандвахты, поведал Бабурао, британская и американская, которые использовались только для хранения опия перед его дальнейшей развозкой. Много лет они стояли на приколе у Линтина, давая возможность торговцам опием избавиться от груза и спокойно миновать таможенные посты в устье Жемчужной реки. Еще недавно тут было полно чужеземных судов, хлопотливо освобождавших свои трюмы от «мальвы» и «бенгали», а флотилия «резвых крабов» готовилась доставить этот груз на материк.
Однако зловещий вид изуродованных судов не мог испортить первозданную красоту острова, над крутыми холмами которого проносились облака. Прежде чем бросить якорь, Бабурао терпеливо маневрировал на середине бухты.
Затем последовал еще один обряд с благовониями, подношениями и сжиганием бумаги.
— Опять пуджа? — спросила Полетт, но спутник ее почему-то медлил с ответом. Она уже начала раскаиваться в своем любопытстве, и тут Бабурао вдруг сказал:
— Да, но не такая, как перед отплытием. Иная.
— Какая же?
— Поминание моего дада-бхай, старшего брата, который здесь сгинул… Случилось это давно, но я, оказавшись в этих местах, всегда тут останавливаюсь.
Старший брат, рассказал Бабурао, тоже плавал на «Кисмате», унаследовав занятие отца и деда. Но однажды кто-то ему сказал: «Ты парень крепкий, шел бы в гребцы „резвого краба“. Заработаешь несравнимо больше, чем извозом и ловлей рыбы». Удержать его не вышло, он подрядился гребцом. Работа была тяжелая, однако за каждую ездку брат получал премиальные в виде шматка опия, который мог продать и выручить деньги. Но, совсем юнец, он частенько сам выкуривал свою премию. Вскоре он работал только за опий, без которого уже не мог обойтись. За несколько лет брат так ослаб телом и умом, что больше не мог служить ни гребцом, ни кем другим. Превратился в тень самого себя и целыми днями лежал на баке «Кисмата». Однажды, когда джонка бросила якорь вот в этом месте, он перевалился через борт, и больше его не видели.
— В то время я, чхота-бхай, младший из четырех братьев, был совсем маленьким. Отец решил, что для меня будет лучше уехать, и нашел мне место слуги на манильском судне. Он понимал, что иначе я тоже стану опийным пристрастником, как мои братья.
— Значит, это случилось не с одним братом?
— Нет, два других пошли той же дорожкой. Они видели, что произошло со старшим, но не совладали с собой — возжелав денег, стали гребцами «резвых крабов». Одного брата нашли возле Вампоа, его обезглавленное тело плыло по протоке. До сих пор неизвестно, кто и за что его убил, но ясно, что это было связано с «черной грязью». Второй брат прожил дольше, успел жениться и народить детей. Но он тоже курил опий и умер в двадцать с
