лучший, каким я его считал до того, как нас посадили, друг, уехал отбывать наказание в Тамбовскую область. Из-за того, что помимо нашей делюги у него был ещё и грабёж, он получил самый большой срок из всех нас — три с половиной года лишения свободы.
Положение в Тамбовской управе на лагерях было чёрное, и после того, как я освободился, он начал звонить мне на волю, просить перевести деньги, под предлогом того, что проигрался в карты. Не знаю, правда это или нет, но поговаривали, что в лагере он начал ещё и колоться, а я прекрасно помнил подставу, которую он пытался мне учинить, когда были на централе в Капотне. Поэтому я не перевёл ему ни копейки. Вскоре звонки прекратились.
Уже на свободе, где-то через полгода после моего освобождения, я его случайно встретил у себя на районе, и, хотя мы проходили мимо друг друга, но даже не пожали руки.
Ещё через несколько лет я ранним субботним утром ехал на учёбу в университет. В троллейбусе я услышал перепалку на задней плошадке. Какой-то молодой поддатый наглец начал рамсить с прилично одетым мужичком.
— Ты чё, попутал что ли? Я тебя сейчас ушатаю! — голос казался знакомым.
Выйдя на остановке у метро, я понял, что не ошибся. Навстречу мне шёл Хаттаб. Вид у него был довольно потрёпанный, одежда грязная, напоминал он бомжа или наркомана. Он поднял глаза на меня, ухмыльнулся, видимо, узнав, и снова прошёл мимо. Да и я не хотел с ним даже здороваться. Это был последний раз, когда я его видел, больше никто про него ничего не слышал. Не знаю даже, жив ли он.
2) Вова «Шульцген»
Второй мой подельник и друг, Шульцген, освободился на свободу на неделю раньше меня, несмотря на то, что из статей у него было ещё и убийство по неосторожности. Вышел он по УДО, просидев весь срок на малолетке и оставив до конца срока две недели. На свободе мы продолжали общаться, но Вова забухал. Когда я полностью отказался от алкоголя, то перестал бывать в компаниях, где могли выпить, и мы стали меньше общаться.
Шульцген, выпив, любил чудить. Однажды, забухав на девятое мая, он пропал из дома, и никто не знал где он несколько дней. Объявился он вдрызг пьяный, разъезжая по району на велосипеде. Оказалось, он, упившись, отправился спать в парк Кусково. Выспавшись на лавке и опохмелившись, шёл домой, а навстречу ему ехал гастарбайтер на велосипеде. С криком: «С Днём Победы, сука!», Шульцген подлетел к нему, ударил в голову, схватил велосипед и уехал. Удар был тяжелый, Вова ещё на зоне закачал в кулак вазелин, и гастарбайтер вырубился. Но потом опознал Шульцгена по велосипеду, так как жил в том же доме, и они договорились, чтобы он не писал на него заявление.
В другой раз, напившись на день воздушно-десантных войск, Шульцген схватил два здоровых ножа, разделся по пояс и бегал по району за кавказцами с криками: «За ВДВ!». Ему повезло, что кавказцы бегали быстрее, и он никого так и не порезал. Так что пить ему было нельзя.
Вова встречался и жил с девушкой, которая была заражена ВИЧ-инфекцией от своего бывшего парня-наркомана, да и сама употребляла наркотики. В итоге употреблять отраву стал и он.
После этого Шульцген стал всячески меня избегать, на улице носил длинные рукава, а, несмотря на то, что до меня доходили многочисленные слухи, факт употребления наркотиков он отрицал. Не пробыв на свободе и года, он снова загремел в тюрьму, но уже за грабёж и кражу. Вместе со своей девушкой он вырвал сумку у дагестанки в магазине, а в другой раз залез на территорию какого-то офиса и вытащил вместе с подельниками оттуда компьютеры.
Когда Шульцген сидел второй раз, на свободе скончалась его мать, которая не выдержала очередной разлуки с единственным сыном. По второй ходке Вова заболел туберкулёзом и был переведён с красного лагеря во Владимирской области на чёрный тубонар. Из нового лагеря он мне звонил, клялся, что завязал с отравой, завязал с бухлом, выйдет и возьмётся за ум, займётся спортом. Хотя я на тот момент с ним уже не общался, так как не хотел иметь ничего общего с наркоманами, но решил дать ему шанс.
В 2014 году он освободился. В два часа ночи мне раздался звонок на мобильный.
— Братан, — раздался заплетающийся голос из трубки. — Приезжай ко мне, помощь нужна. За то время, когда я сидел, сестра сдала каким-то м*дакам хату, нужно их отсюда выбить.
Ситуация была явно неадекватная, учитывая, его пьяный тон. Позвонил бы он трезвый, я приехал бы без проблем, помог бы решить ему вопрос мирно, но он снова нарушил своё слово, нажравшись. И, зная его характер, я был уверен, что по синьке он снова начал чудить, и ничем хорошим это кончиться не могло. Я ему отказал. Не считаю, что я его тогда как-то предал, он знал, что, позвонив мне пьяным, он нарвётся только на агрессию. Да и, как выяснилось позже, ситуация действительно была преувеличена.
Вскоре выяснилось, что он снова начал колоться, и, не прошло и полугода, как он, уже в третий раз, загремел в тюрьму за покупку героина.
В тюрьме он снова мне писал в социальные сети, каялся, что завязал, но я ему уже не верил. Сидя на зоне, он нашёл себе заочницу, которая после освобождения встретила его у ворот, и они вместе поехали к нему домой. Выйдя на свободу, он продолжил бухать и колоться уже вместе с новой сожительницей, сдавал комнату в своей квартире и жил на вырученные деньги.
На улице мы сталкивались несколько раз. Один раз я шёл с работы, а он вместе с заочницей шёл мне на встречу. Завидя меня метрах в десяти, он резко схватил её за руку и перешёл дорогу в неположенном месте, думая, что я не замечу. Но я заметил. Одет он был, несмотря на жару, в куртку с длинным рукавом. В другой раз мы с ним столкнулись прямо на наземном переходе и, поздоровавшись, пошли своими путями. Вскоре он сел опять.
Однажды он стоял пьяный у себя во дворе с бейсбольной битой в руках. Было лето, и одет Вова был в футболку. Проходящий мимо мужик, как выяснилось, тоже сидевший, увидел у него на руке тюремные наколки и поприветствовал его фразой: «Жизнь ворам!»[316]. За это Шульцген избил его битой, сломав руку и рёбра. В другой раз, снова
