Сержант Трой знал своего шефа достаточно хорошо, чтобы понять, что за этим не стояло ни тайного злорадства, ни желания показать себя, но это нисколько ему не помогало. Напротив, все только портило. Он прекрасно осознавал, что Барнаби просто его подстегивает. Пытается подтолкнуть к сравнению фактов, их осмыслению, чтобы потом их обобщить и сделать выводы.
Но всякие там умствования не были коньком Троя. Зоркий, быстрый, агрессивный и надежный, он представлял собой человека, которого хорошо иметь рядом в драке. Терпения ему явно недоставало. Когда они в конце концов вернулись в участок, сержант не смог заставить себя поднять все показания по делу Холлингсвортов, чтобы выяснить, где всплывало название Кьюбитт-таун.
Двое обитателей муниципальной квартиры за Фермопильскими садами остались в полицейском участке Ротерхита до передачи полиции Каустона для допроса. Куинни Лэмберт, смутно осознавая свою роль в том, что, как она подозревала, обернется большой драмой, еще больше укрепила свои позиции, предложив присмотреть за котом.
Покинув полицейский участок в Восточном Лондоне, Барнаби велел ехать прямо в Фосетт-Грин. И теперь сержант Трой стремительно шагал по переулку Святого Чеда к «Соловушкам». Сердце его колотилось так, словно готово было выскочить из груди. Мысли прыгали, как бешеные блохи. Он почти бежал, не отдавая себе отчета в том, что заставляло его непременно добраться туда первым.
Позвонив ранее доктору Дженнингсу, они узнали, что Симона в сопровождении дежурного офицера, который сменил констебля Перро, отправилась домой, чтобы взять сменную одежду и забрать почту, если таковая имеется.
Дом стоял пустой. Брат Холлингсворта и его половина, решительно отказавшиеся провести хоть ночь под крышей «дьявольского дома греха», остановились у викария.
Теперь, шагая поросшей сорняками дорожкой к входной двери, Барнаби думал, что этот путь, черт знает почему, кажется ему гораздо более длинным, чем две недели назад, когда он проделал его впервые.
Душистый табак в итальянских терракотовых вазонах засох и погиб безвозвратно. Один из горшков растрескался, припорошив землей ступени. Чертополох и крапива заполонили палисадник, оконные стекла покрыл толстый слой пыли. Все шторы внизу были задернуты. Дом словно бы погрузился в сон. И хотя здесь убрали, еле уловимый душок несвежей пищи все еще примешивался к лимонному аромату мебельного воска.
— Добрый день, старший инспектор, — приветствовал его констебль, стоявший у открытой настежь входной двери.
— Миссис Холлингсворт в доме?
— Так точно, сэр.
Барнаби вошел первым, но едва успел шагнуть в холл, как мимо него рывком протиснулся сержант. Трой проскочил в гостиную, оттуда метнулся в столовую, потом — в кухню. Затем возвратился и встал перед Барнаби, прерывисто дыша. Казалось, он испытывает крайний физический дискомфорт, лицо его между тем выражало страстную решимость.
Наверху послышались шаги. Трой рванулся вперед, но путь ему преградили.
— Гевин, послушай меня!
— Наверху кто-то есть.
— У нас только один выход.
— Я вам не верю.
— Мне действительно очень жаль.
— Выходов всегда несколько. Вы сами говорили мне это сто лет назад.
— Не в этом случае.
— О господи…
— Ты хочешь остаться здесь? — Барнаби проговорил это еле слышно, направляясь к лестнице.
Трой покачал головой.
— Тогда молчи, ладно?
Они поднялись наверх. Трой изо всех сил старался придать лицу безучастное выражение и сохранить хоть какую-то власть над эмоциями. Его словно бы пропускали через мясорубку. Сердце сжал гигантский кулак. «Разрази меня гром, — думал он, — если это не любовь».
Дверь в хозяйскую спальню была отворена, и с площадки открывался вид на всю комнату. Барнаби предостерегающе коснулся руки Троя. В этом не было нужды, ибо Трой при всем желании не мог произнести ни слова. Он лишился дара речи.
Перед высоким, до полу, зеркалом стояла незнакомая женщина, хотя оба прекрасно знали, кто это такая. Счастливо завороженная собственным отражением, она не замечала их присутствия.
Платье тяжелого черного бархата с оголенной спиной и почти обнаженной грудью обтягивало ее как перчатка. Чуть покачиваясь на рискованно высоких каблуках изящных сандалет, она грациозно поворачивалась и в упоении разглядывала себя.
Платинового оттенка парик облаком искусно взбитых кудрей обрамлял лицо с продуманной небрежностью. Локоны спускались до плеч. На шее, запястьях, ушах и пальцах искрились ослепительные созвездия драгоценных камней.
Лицо было прекрасно, но лишено души. Потрясающий образец косметической алхимии. Оттенок слоновой кости плавно перетекал в персиковый тон, а на искусно выделенных скулах кожа светилась нежным кораллом. Артистически размытые тени на веках делали глаза огромными и сияющими, хотя не смягчали их жесткого блеска. Круто завитые накладные ресницы были длинны, черны и пушисты.
Наиболее разительную трансформацию претерпели губы. Естественный, скудный абрис был искусно скрыт, и теперь на месте узкого рта расцвел другой — пунцовый и жадный, пухлый и чувственный.
Она полуобернулась, замерла, любуясь своим отражением, поправила бриллиантовое колье, затем сняла со спинки стула длинное манто из голубой лисы, накинула его на плечи и в этот момент увидела их…
Симона не повернулась к ним. Она застыла, глядя в зеркало на непрошеных гостей. Барнаби наблюдал, как с поразительной быстротой она просчитывает варианты: покаяться, объяснить, уклониться от разговора, уйти молча? Это было все равно как следить за работой «однорукого бандита», выстраивающего в линию игровые символы. Клик, клик, клик. Лимон за лимоном.
— Добрый день, миссис Холлингсворт.
— Что? А, привет…
«Теперь ей не отвертеться, — с легкой долей удовлетворения и нешуточным гневом подумал Барнаби. — Не спрятаться снова за образом робкой, печальной и беспомощной малышки, с которой мир обошелся до ужаса жестоко».
— Я зашла, чтобы забрать кое-что из одежды.
— Я вижу, — сказал Барнаби, окидывая неторопливым взглядом кровать, устланную бумажными купюрами.
Там же лежали платья, белье, туфли. Рядом ожидали своего часа несколько чемоданов из натуральной кожи с откинутыми крышками.
— Надеюсь, вы не собираетесь нас покинуть?
Симона пропустила его замечание мимо ушей. Розовый кончик языка облизнул и без того влажно блестевшие губы. Глядя на сержанта Троя, она попыталась изобразить обольстительную улыбку. Пунцовая верхняя губа приподнялась, обнажив острые белые резцы, но нервное напряжение, видимо, помешало ей, и улыбка застыла, превратившись в оскал:
— Привет, Гевин.
Трой молча развернулся и вышел на лестничную площадку. Замер, навалившись на перила. Его мутило, он чувствовал себя преданным и несчастным. Его сердце, полное неутоленной жажды, как будто пронзили отравленной стрелой.
