Первая и признанная самой удачной была гравюра Ф. Мюллера, появившаяся в 1815 году и вызвавшая в Европе всеобщее восхищение. Было ещё множество копий, но при всей их добротности и верности оригиналу не удалось передать волшебство притягательной силы рафаэлевского творения.
Долгое время считалось, что «Сикстинская мадонна» должна была висеть над надгробием Юлия II, чем объясняется появление Девы Марии из-за распахнутого занавеса. Это мнение подтверждалось также присутствием мученицы Варвары как пособницы людям в смертный час и папы Сикста II, признанного покровителя клана делла Ровере, чья эмблема жёлудя с дубовыми листьями присутствует в композиции. Высказывалось предположение, что в образе святого Сикста изображён папа Юлий II, с чем трудно согласиться, вспомнив блистательный портрет Юлия кисти Рафаэля, преисполненный сдержанной энергии и благородства мудрого политика, что не идёт ни в какое сравнение с дрожащим от волнения взлохмаченным стариком с прекрасно написанным профилем в момент наивысшего потрясения при виде Богоматери с Младенцем, что заставило его снять перед ней тиару.
Рафаэль лишил тему Богоявления её церковного налёта, выявив тем самым заключённый в ней глубоко гуманный смысл. В итальянской живописи тема Божественного явления получила широкое распространение. Показ таинственного и сверхъестественного был лишь поводом и данью традиции, зародившейся еще в римских катакомбах в годы гонения на христиан. Главное — это силой искусства вызывать глубокое потрясение самой картиной, раскрывающей сущность бытия, и порождать в душах чувства, близкие к катарсису.
«Сикстинская мадонна» — это самый возвышенный поэтический образ Мадонны в искусстве Возрождения, равно как и «Владимирская Богоматерь» в средневековом искусстве. Их отличие в том, что на византийской иконе Богородица смотрит на мир с печалью и немой укоризной, сознавая, на какие муки обречено её дитя, а Мадонна Рафаэля перед лицом грядущих испытаний внешне сохраняет спокойствие, нескрываемую радость материнства, но и решимость пройти жертвенный путь до конца.
На картине изображено мимолётное видение — тяжёлый занавес отдёрнут и перед зрителем предстаёт шествующая лёгкой поступью по облакам Мадонна с нежно прижатым к груди Младенцем в сопровождении святой Варвары и папы Сикста II. Но у Рафаэля она явилась людям не для того, чтобы призывать их к покорности и самоотречению в канун потрясших Европу религиозного фанатизма, нетерпимости и суеверия, чьи отголоски нашли отражение в некоторых поздних творениях Рафаэля. Он предчувствовал наступление мрачных сумерек и предпринял неимоверное усилие, чтобы выразить жизнеутверждающую гармонию добра, человеколюбия и подвести итог славному пути, пройденному им самим и его собратьями по искусству Возрождения.
«Сикстинская мадонна», словно озарённая божественным светом, предстаёт олицетворением высокого человеческого достоинства, которое художник завещал хранить потомкам. Выше «Сикстинской мадонны» по красоте и глубине философского замысла Рафаэль больше ничего не создал. На прекрасном лице Мадонны, сияющем идеальной девственной чистотой, отражается душевное волнение, вызванное возложенной на неё миссией. Она в смущении смотрит на мир, которому должна принести великую жертву. На её лице можно даже разглядеть искорку надежды, что уготованная чаша минует её дитя. Сидящий на руках очаровательный Младенец со спутанными волосами на взлохмаченной головке с недоверием смотрит на мир, куда ему предстоит сойти.
Поразительная лёгкость поступи Мадонны в безграничном пространстве достигается контрастом между чистотой её силуэта, очерченного слева непрерывной линией, и изгибающегося справа под взлётами плаща на ветру. Её маленькие ступни находятся в тени, еле касаясь облаков, пронизанных ярким светом, что ещё больше усиливает ощущение мягкости поступи. Продуманное расположение складок на картине, которым отведена важная роль, показывает, насколько глубоко Рафаэлем был усвоен урок античного искусства. Ощущение движения на картине усиливается складками откинутого у ног Мадонны плаща и вздувшимся над её головой покрывалом, создающим иллюзию, будто Дева Мария не идёт, а вплывает в пространство из глубины облаков под действием влекущей её божественной силы. С движением складок плаща Мадонны согласуется изогнутый край облачения Сикста и складки одежды Варвары.
Контрастны воздушному витанию Мадонны окружающие её фигуры Сикста и Варвары, которые словно увязли в бесформенной рыхлой массе облаков, чем ещё сильнее подчёркивается невесомость самой Мадонны. Сикст в благоговении смотрит на Мадонну, правой рукой указывая на землю, словно приглашая её спуститься. В сравнении с его образом, преисполненным жизненной силы, поза красивой Варвары, задумчиво устремившей взор к земле, выглядит несколько манерно. Но из этого противопоставления фигур, их поз и взглядов создаётся ощущение движения. Тому же впечатлению способствуют и два прелестных ангелочка, как бы висящие в воздухе, а их устремлённые кверху взоры невольно поднимают ещё выше фигуру Девы Марии. Для придания лёгкости один из них изображён однокрылым, дабы не утяжелять его фигурку.
Чёткое разграничение фигур на картине достигается с помощью цвета. Мадонну выделяет лазоревый плащ, папу Сикста — златотканая риза, а наряд Варвары вобрал в себя все краски картины. Помимо основного цвета, каждую фигуру характеризуют второстепенные цвета, служащие для связи фигур друг с другом. Например, алый отворот папского одеяния согласуется с выглядывающим из-под голубого плаща алым хитоном Мадонны, а зелёный шарф Варвары напоминает густой цвет двух половинок раздвинутого тяжёлого занавеса, слегка прогнувшего рейку с кольцами. Голубой рукав мученицы созвучен с плащом Мадонны. Благодаря рассеянному освещению все цвета на картине звучат в равной степени, хотя в каждом наличествуют тонкие оттенки, и лишь белый плат на шее Сикста выделяется ярким пятном, но даже у белого цвета различимы оттенки. В озарённой спокойным светом картине всё соразмерно, уравновешено и гармонично. В Мадонне и её окружении заключён не поддающийся выражению словами душевный порыв. Пожалуй, только словами гётевского Фауста можно сказать: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно». Но от остановки и фиксации мгновения чудо мимолётности видения теряет свою сиюминутность и красоту. Это уже не видение, неожиданно явившееся перед тобой, а добротно написанное полотно. Тогда чем объяснить, что «Сикстинская мадонна» вот уже почти пять веков не перестаёт волновать души людей? И это одна из неразгаданных и, пожалуй, неразрешимых загадок Рафаэля. Подобно божественному звучанию баховской Чаконы, «Сикстинская мадонна» поражает возвышенной простотой и мудростью замысла, умиротворяя дух и позволяя отрешиться от всего никчёмного, суетного и обыденного.
В годы наполеоновской оккупации почти все его мадонны в качестве военного трофея оказались в Париже, где в целях сохранности с дерева были перенесены на холст, но не всегда удачно. История мирового мародёрства хранит немало страниц, когда из поверженной Италии завоеватели вывозили бесценные сокровища, которыми обогатились музеи и частные собрания Европы и Америки. В связи с этим уместно вспомнить беспримерный по своей гуманности и культурной значимости поступок, а вернее сказать, подлинный подвиг нашей страны, не имеющий аналога в истории, когда в ходе Второй мировой войны ценой жизни советских солдат были спасены от гибели бесценные творения живописи, упрятанные нацистами в заминированных штольнях, и среди них «Сикстинская мадонна». Лучшие отечественные специалисты произвели тщательную очистку и реставрацию спасённых шедевров, которые затем были безвозмездно возвращены прежним владельцам. И этот благородный жест был совершён страной, чьё национальное художественное достояние понесло за годы войны невосполнимые потери.
