Елизавета Морицовна ухаживала за могилой мужа, на которой в 1939 году появилось надгробие, в своей квартире организовала небольшой музей, вела переговоры с киностудиями и издательствами, переписывалась со старыми друзьями и начала работать над воспоминаниями. Она ни в чем не нуждалась: получила персональную пенсию, к тому же была наследницей половины авторских прав. Другую половину она передала внуку Алеше Егорову. Видимо, от душевной тоски в октябре 1940 года Елизавета Морицовна устроилась на работу в Академию художеств хранителем фотодиатеки. Здесь ее застало начало Великой Отечественной войны, затем блокада Ленинграда.
О годах, проведенных Елизаветой Морицовной в полумертвом городе, известно мало. Она переехала жить в Академию художеств, поближе к людям, была бойцом МПВО, страдала дистрофией, но Ленинграда не покидала, продержалась до лета 1943 года. И вдруг 7 июля решилась на страшный шаг. О том, что тогда случилось, лишь недавно стало известно из письма сотрудника академии, архитектора Германа Германовича Гримма, своему коллеге:
«..в эту “Академическую” идиллию ворвалось вчера событие, хотя и давно назревавшее, и все же тяжелое и грустное: повесилась у себя в комнате Е. М. Куприна. Ее психическое состояние давно уже не вызывало сомнений в тяжком заболевании.
Мучительные мысли о том, что против нее что-то замышляют, о том, что ей чего-то кто-то хочет сделать неприятное... все это нарастало уже давно. Тем не менее никому не хотелось думать о возможности такой трагической развязки. Как ни привычны стали мы за это время ко всякого рода смертям — такая смерть все же производит тягостное впечатление»[425].
Хотя в письме и сказано прямо о тяжком заболевании, то есть душевной болезни Елизаветы Морицовны, все же возникает невольно мысль: а может, ее и вправду травили? И за то, что немка, и за то, что столько лет прожила в эмиграции, и что дочь там осталась. Отсюда уже шаг до версии, озвученной в телефильме «Ксения, дочь Куприна» (2012): якобы Елизавета Морицовна повесилась после того, как кто-то сказал ей, что Ксения погибла во французском Сопротивлении. К слову, Ксения, пытаясь много лет спустя узнать судьбу матери, не поверила в самоубийство, утверждала, что мама была христианка. Она не знала о душевной болезни.
В этой истории, как в любом самоубийстве — все тайна. Тайна и надгробие Елизаветы Морицовны, похороненной в двух шагах от могилы Куприна. Почему на надгробии указаны неверные даты ее жизни: «1885–1942» вместо «1882–1943», и когда оно появилось? Впрочем, здесь может быть объяснение — война, блокада...
Следующим из семьи после Елизаветы Морицовны покинул этот мир Алексей Егоров, внук Куприна. В 1942 году он ушел на Ленинградский фронт, служил в минометном полку, получил медаль «За отвагу». И, лежа в болотах, заработал суставной ревматизм, который дал осложнение на сердце. Он умер 12 июня 1946 года от сепсического эндокардита, в возрасте двадцати двух лет. Столько же прожила его мать — Лидия Куприна, Люлюша. Оба они упокоились на Ваганьковском кладбище в Москве.
Из близких родственников Куприна в СССР остались племянники и племянницы по линии сестер, но у них были в политическом смысле непростые судьбы, и они «не высовывались». О дочери, отказавшейся приезжать на Родину и неизвестно где находившейся во Франции в годы войны, перестали и вспоминать. И вышло так, что наследников у писателя не оказалось, выплачивать отчисления с авторских — некому. Здесь-то о своих правах заявила Мария Карловна. После войны она напомнила о своем родстве с известным писателем, начав публиковать в «Огоньке» фрагменты воспоминаний о нем[426]. Идею написать книгу о Куприне подал ей Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, тогдашний директор Государственного литературного музея.
Мария Карловна не только села за работу, но и постаралась получить право наследства. Вот ее письмо К. Е. Ворошилову (заместителю председателя Совета министров СССР) от 7 октября 1947 года:
«...в 65 лет я осталась без всякой поддержки, располагая лишь персональной пенсией в размере 120 р. в месяц, которую получаю после смерти Н. И. Иорданского — моего второго мужа.
В настоящее время мой преклонный возраст и болезнь сердца лишают меня возможности служить, и начатые мною “Воспоминания об А. И. Куприне” мне часто приходится прерывать из-за необходимости другого литературного заработка.
Этого бы, конечно, не случилось, если бы мой внук был жив.
В течение 10 лет я была женой Куприна и не только морально поддерживала его в его работе, но и старалась создать для нее наиболее благоприятные условия. Несмотря на то, что наши семейные обстоятельства сложились так, что нам пришлось разойтись, тесные, дружеские отношения между нами не прекращались до дня смерти Александра Ивановича.
Во время его пребывания за границей я прилагала все усилия для того, чтобы повлиять на его возвращение из эмиграции на Родину, о чем свидетельствует напечатанное в журнале “Огонек” (№ 36, 1945 г.) письмо ко мне Куприна из Парижа.
В данное время Гослитиздат выпустил однотомник сочинений А. И. Куприна[81*] и авторского гонорара никому не выплачивают, так как мой внук Алексей Егоров, являющийся единственным наследником, умер до выхода однотомника.
Поэтому я обращаюсь к Вам, тов. Ворошилов, с просьбой передать мне авторское право на сочинения А. И. Куприна, принадлежащие моему покойному внуку Алексею Борисовичу Егорову»[427].
Интереснейшее и одновременно банальнейшее письмо, а вместе с ним новые мифы. Оказывается, Мария Карловна была очень близка с внуком Алешей, оказывается, прожила с Куприным целых десять лет. Каково было решение Ворошилова, неизвестно, но, наверное, Мария Карловна не стала бы писать в такую высокую инстанцию, если бы не было предварительных переговоров. Впрочем, чисто по-житейски ее можно понять.
Ее работа над книгой о Куприне, которая получит название «Годы молодости», растянулась надолго. И болезни донимали, и память подводила: ей приходилось писать о событиях сорокалетней давности, и отнюдь не самых ярких в ее жизни, ведь после Куприна у нее было еще очень много всего. Пришлось изучать чужие воспоминания, в частности Веры Николаевны Буниной (напомним, что И. А. Бунин скончался в 1953-м), доверяться памяти других свидетелей их с Александром Ивановичем молодости. Эта работа позволила окунуться в прошлое и Василию Регинину, которого Куприны некогда «прижили в Балаклаве». Она же стала одним из последних его приятных впечатлений. В 1952 году Регинина с громким скандалом исключили из Союза писателей за подготовленные им сборники Демьяна Бедного «Избранное» (1950) и «Родная армия» (1951). Специальное постановление секретариата ЦК ВКП(б) обвинило Василия в грубейших политических искажениях текстов Бедного и запретило ему впредь заниматься работой по изданию художественных произведений. В разгар скандала Регинин скончался, унеся с собой в том числе сотни историй о Куприне, которые так никто и не записал.
