— Не потоните там… атаманцы… — из темноты насмешливый голос есаула.
Казаки, выбравшись, вновь разбиваются в полковые колонны. Командиры соблюдают дистанцию в полтораста шагов, ждут отсталых, пропускают вперед егерей.
— До французов далеко?
— Верст пять.
— Тоже мне — набег…
— Никак дождь спускается?
— Чего доброго… Только и осталось…
— Нет. Ветер… Мимо пронесет.
Пока стоят, Степан, скособочившись в седле, закатывает синюю с невидимым в темноте голубым лампасом штанину, подтянув к груди колено и уцепившись за задник, стягивает сапог.
— Чего ж ты верхи[145]переобуваешься? Слазь, я подержу.
Тихий — вполголоса — приказ вскидывает едва успевшего переобуться Степана в седло. Головные ряды трогаются и, зацепив поднятую пехотой пыль, выходят на дорогу.
— Шагом, — еще раз предостерегает из темноты Фомин.
С полверсты идут молча в полной темноте. Дорога забирает все правее и правее.
— То-то темень! Глаз коли!..
Внезапно, как из-под земли выныривает огонек.
— Чего это? Не французы? — шепчет, склоняясь, сосед.
— Тут яр, а в яру — деревня, — приглушенно объясняет кто-то спереди.
Дорога ныряет в овраг. Крутнув, наискось по склону выводит на ту сторону.
И вправду деревня.
— Вечеряют люди, и горя им нет.
Редкие огоньки, прощально мигнув, пропадают за краем обрыва. Слева на небе из-под сносимой ветром тучи проглядывают звезды. Под ними умноженным, зеркальным отражением неясно сквозь кусты и угол леса мерцают костры французского лагеря.
Версты три шли полем. Яснее видны стали края неба, искромсанные верхушками леса. Далеко справа осталась река.
— Эх, вынесло нас на бугор, — приглушенно говорит кто-то сзади. — Осенью у воды завсегда теплее. Это что ж нам? Всю ночь иттить?
Медленно, шагом — не дай Бог пеших обогнать! — тянется через ночь огромная колонна. Еще один овраг, и, чуть поворотив, идут дальше. Лес уже и слева и справа. Ни звука постороннего, ни огонька. Лишь мерный топот, да пыль, раньше сносимая, полезла теперь в глаза и ноздри.
Через полчаса снова огни и — сквозь непродыханную пылюку — резкий запах близкой воды.
От головы колонны кто-то скачет. По древку пики — казак, скорее всего — вестовой.
— Слышь, станичник? Иде это мы пришли? Что за речка?
— Росинка, — роняет казак и, углядев командира сотни, передает приказ: — В деревню не спускаться. Идти верхом по-над рекой.
До полуночи шли над тихой речкой Росинкой.
— Чего это впереди?
— Вроде церква…
Засуетились, поскакали взад-вперед вдоль колонны посыльные. Ясно долетел недалекий петушиный крик.
— Тут, должно, и станем.
— А набег?
— Ку-уды… Такой махиной ночию в набег?… Теперь гляди, иде какой катух (хлев)…
— А в хату?..
— В хату постановят тех, кто станицы Казанской.
— Га-га-га! Через чего ж это?
— У них тут, в России, родня. — И передразнил: — На пече сидела собачкя, я её дрючкём, она хвост крючкём ды за речкю[146].
— Го-го-го-го!
— Ну, вы не дюже… ласкири!
— Р-разговорчики!
— Стромилово. Пришли.
Всю ночь простояли под деревней Стромилово. Офицеры грелись в избах. Дважды еще кричал невидимый во тьме петух.
— Вот поглядишь, кто-нить из наших его все одно закогтит.
Светало. Невыспавшиеся, продрогшие в одних кафтанах казаки вновь строились в поле за деревней.
— Теперя куды?
— Начальство знает…
— Вон наши из леса. Француза открывали.
— Гля, ведут одного.
— Скорей бы уж. В сражении согреемся.
Ветер утих. От реки полз по полю туман. В сером, пронизывающем воздух рассвете стали различимы красные мундиры соседнего полка. От церкви показалось начальство.
— Ну, проснулись… Сейчас пойдем.
— Это самый Орлов-Денисов и есть?
— Тю! Давя что ль не видал?
Орлов-Денисов, бригадные и полковые командиры съехались, переговорили. Чуя скорый поход, с переливом заржал чей-то конь.
— Чего ждут-то?
Орлов-Денисов, дав знак, вздыбил и рывком повернул к лесу коня.
— С Богом!
Балабин, перебивая:
— За мной, — и шибко — правее, наискосок.
Подрагивая на рыси, ряды разом двинулись через поле. Потекли над белым морем. Казалось, что туман скрадывает дробный стук тысяч копыт, гасит звуки.
— Придерживай, лес впереди. Шагом, и не растягиваться, — передал сотенным полковник.
Перешли на шаг. Тих и пуст был серебристо-серый лес, отделяющий их от неприятеля. За безмолвной стеной его еле слышно пели далекие трубы — во французском лагере играли побудку.
А немного погодя — бум! — и вдогонку — бум-бум!
— С пушки вдарили! Слышь, как гудет?
Бригадный Балабину досадливо:
— Припозднились мы…
— Успе-ем…
Отделились, забирая правее.
— Куда это мы?
— Гутарили, самого короля брать…
Вестовой догнал и завернул к главным силам.
Когда прошли лес, солнце уже показалось, но открывшийся за лесом луг был затенен и укрыт туманом, и лишь в дальнем конце его, куда добивали первые лучи, светло и радостно переливались краски осеннего утра.
В верстах трех с небольшим за речкой светилась белая стена каменной церкви, вокруг вились, мешаясь с туманом, дымки костров. Слева лениво громыхало. А совсем близко — в полуверсте, не больше — по лугу, утопая по стремена в тумане, укутанный в белые плащи легкой рысью шел на звуки выстрелов французский разъезд.
Орлов-Денисов и бригадный — полковник Греков 18-й — поравнялись с передовой цепью, остановившейся на опушке.
— Здесь?
— Здесь.
— Не поздно мы?
— Ничего.
Вразброс подошла передняя сотня Атаманского полка, донская гвардия. Служила здесь рядовыми и урядниками молодежь лучших донских родов. Потянул из ножен узкую и длинную шашку и крикнул им Орлов-Денисов:
