темное, поднимавшееся из ее глубины. Чернота неотвратимо приближалась, вырастала до размеров горы. Еще и еще… Всё ближе.
Оно извивалось, скручивалось, перетекая из одной неправильной формы в другую. Жуткое, первородное.
К небу взметнулось тяжелое щупальце и, оросив воздух веером брызг, упало поперек эстакады метрах в ста дальше по шоссе. Столб бетонной пыли поднялся ввысь. Ветер донес прелый запах водорослей, гниения и тухлой рыбы. К горлу подкатила тошнота.
— Твою-ю ж ма-ать! — длинно и громко выговорил таксист, пятясь назад к машине. Затравленно глянул на Медину и ребят. — Дальше сами. Простите!
Он прыгнул в салон, хлопнул дверью и резко дал по газам, направляя машину в сторону берега.
— Стой! — заорала Медь, подскакивая на ноги, но визг проскальзывающих по дороге шин заглушил ее голос.
Второе щупальце уже всколыхнулось следом за первым, раскручиваясь смертельной петлей, и с силой ударило по опорам моста.
Внезапно послышался страшный стон лопающихся металлических конструкций. Асфальт пошел крупными трещинами, закачался, вздыбился. Бампер такси подкинуло почти вертикально. Оно так и застыло, вхолостую бешено крутя в воздухе колесами. Водила высыпался на асфальт, выбив помятую переднюю дверь, и, не оборачиваясь, сломя голову рванул к берегу.
Вдалеке зашатались и сложились шаткими доминошками серебристые башни водопропускающего сектора. Со звоном лопающихся гитарных струн порвались провода. Фонари ложились плашмя, как сухой тростник от ветра.
Издалека донесся крик. Двое человек выскочили из придавленной столбом машины и теперь бежали по шоссе. А дорога за ними расходилась — от правой части до левой. Края в месте разлома стали оседать вниз.
Медина бросила беглый взгляд вокруг — куда бежать?
— К берегу, — прохрипел Великорецкий. — Там у него меньше всего власти.
«У кого?» — хотела спросить Медина, но ответ не потребовался.
Вода стала черная, будто деготь. Забурлила. Вспенилась. И вдруг рванула вверх фонтаном, выпуская как из чудовищной воронки десяток переплетенных щупалец и голову существа.
Усеянная роговыми наростами, она напоминала каменную глыбу, захороненную на дне залива много веков назад: поросшую корявыми раковинами и гнилыми водорослями. Голова была размером с круизный лайнер. Из ноздрей диаметром с кратер валил серый дым. В глазах, напоминавших два горящих безжизненным огнем красных кристалла, читалась пробирающая ненависть. В древности такие глаза должны были вселять ужас настолько крепкий и пронизывающий, что кровь замерзала бы от одного мимолетного взгляда в них.
Медь поняла, из чего были сделаны глаза чудовища — из застывшей крови людей, что столетиями подряд поклонялись ему.
Гигантская пасть распахнулась и издала душераздирающий низкий рев.
Сразу стало темно и холодно.
— Не сиди! — Ярослав отпихнул Медину, подхватил Великорецкого, и они вдвоем с Володей поволокли его прочь, подальше от края моста.
— Арчи!
Он обернулся вовремя: еще одно щупальце захлестнуло отбойник и сорвало шаткую ленту ограждения с легкостью, с которой ветер рушит карточный дом.
Эстакада накренилась. Брошенное такси поволокло навстречу кишащей черными щупальцами водяной бездне. Медь ухватилась за торчащий из развороченного асфальта штырь… И вдруг услышала музыку.
It’s all a game, avoiding failure,
When true colors will bleed
All in the name of misbehavior
And the things we don’t need… [105]
Из окна желтой брендированной машины доносилась музыка. Различимая даже в шуме воды, скрежете и грохоте металла, в реве хтонической твари, она наводила ужас своей вкрадчивой, заползающей в уши и сжимающей сердце трепетной нежностью.
I lust for «after»
No disaster can touch
Touch us anymore
And more than ever, I hope to never fall… [106]
Эстакада завалилась вбок еще сильнее.
— Арчи, прыгай! — заорала Медина изо всех сил. — Я схвачу.
Брат присел, оттолкнулся, рванулся вперед по наклонной поверхности и прыгнул.
В тот же миг такси сорвало с места и понесло ему наперерез.
«Успеет, успеет…» — неслышно шевелила губами Медь.
Он не успел…
Часть 6. Василий
Стоило Гусеву исчезнуть из вида, хватка ослабла. Я почувствовал, как держащий меня корень обмяк, соскользнул с ноги и неподвижно распластался по земле.
Я покачнулся, переступил. В груди бухало сердце — медленно, тяжелым молотом. В мертвой вакуумной тишине не раздавалось ни звука: ни шороха шагов, ни птичьих голосов, ни даже ветра. Я был тут один. Один живой.
Говорят, мертвые похожи на спящих. Такое безобидное, целительное сравнение.
Такая приторная душеспасительная ложь.
А у него ведь даже глаза закрыты…
Я пытался, но не мог отвести взгляд. Мир встопорщился острыми злыми углами и вдруг расплылся, подернутый влажной завесой. Защипало в носу. Белый силуэт мелькнул на грани видимости. Послышался короткий испуганный вздох. И затем голос:
— Прости, мой хороший. Прости. Я не успела.
Рядом тревожно прошелестело платье. Холодная рука коснулась моей щеки, отвернула голову. Кшесинская.
— Не смотри. Пойдем.
Она схватила меня под руку и уверенно повела в сторону по кладбищенским дорожкам. Ноги едва слушались. Меня пробирала крупная дрожь. Стало очень холодно, зыбко. Нереально.
Это все не по-настоящему…
— Куда мы? — выдавил я. — А как же…
Матильда не дала мне обернуться:
— Я позабочусь о нем. Надо идти. Ты должен.
— Куда?
Мы приблизились к старой заброшенной часовне. Белый камень потускнел от сырости и стал пористым. Фундамент врос в землю, слился с ней, обросший мхом и покрытый гнилью. Крест на крыше часовни покосился. Позеленевший медный колокол чернел под сумрачным сводом звонницы, напоминая странного вида гриб.
Под высокой стрельчатой аркой висела на кривых петлях массивная дверь.
— Надеюсь, мои способности Хранительницы еще со мной. Хотя бы частично, — негромко сказала Кшесинская сама себе. — Ради такого дела… Ради Ключа.
Я наконец понял, к чему она клонит:
— Я не хочу… Я… Пожалуйста.
Она притянула меня за плечи, обняла и прижала к себе — нежно, как маленького ребенка:
— Ну-ну… Что ты? Все пройдет.
— Я хочу домой. Отправьте меня домой… — Я, не стесняясь, трясся и всхлипывал.
Кшесинская нежно гладила меня по голове мягкой, но холодной неживой рукой. От кружев платья веяло тонким запахом формалина.
Я всхлипнул.
— Соберись. — Пальцы балерины напряглись.
Ниже меня ростом почти на полторы головы, она в то же время ощущалась такой несвержимой, непобедимой и неотступной. Как та самая гордая непотопляемая «Аврора».
— Послушай меня. — Матильда отстранилась и внимательно посмотрела на меня своими черными, как колдовской обсидиан, глазами. — Послушай, что я сейчас скажу. Они… — Кшесинская указала на поляну с надгробиями семейства Пелей. Туда, где остался Лёня… — Они делают это не из-за тебя. Успокойся, — строго сказала она, когда я шмыгнул носом. Глаза вновь заволокла мутная пелена. — Но если сейчас ты останешься здесь, они точно погибнут, понимаешь?
Не отпуская моих плеч, словно я мог в любую секунду сбежать, Кшесинская подвела меня к двери старой часовни. Пробормотала чуть слышно:
— Боже, как давно я этого не делала.
Ладонь коснулась почерневших от времени деревяшек. Послышался тихий щелчок, будто провернулся ключ в замке. Створка сама собой чуть качнулась внутрь.
Мне стало жутко. Что там ждет, на другой стороне?.. Но я не решился спросить — то ли от отчаянного упрямства, то ли от безразличия. Сжал кулаки, потому что руки дрожали.
— Иди. — Кшесинская потянулась через меня и толкнула рассохшуюся деревянную дверь. — Иди, — уже настойчивее повторила она.
Я ощутил, как твердо уперлась в спину ее ладонь, и обеими руками растер слезы по лицу.
Темнота пространственного Среза дышала могильным холодом. Спрятаться бы в ней, как в чулане. Чтобы больше никого и никогда… из-за меня. Я покачнулся вперед. Мрак принял в ласковые ладони, окутал бережной плотной завесой.
И в этот миг до боли захотелось вернуться. Вырваться, отступить, сказать, что это не мое, я не просил!..
— Про обещание не забудь, — донеслось вслед от Кшесинской.
Часть 7. Марго
Двор выглядел непривычно — одновременно знакомым и чужим. Только я никак не могла сообразить, в чем дело. А через несколько мгновений наконец поняла.
Густая, будто застывшая в янтаре тишина нависла над домами. Не было слышно ни хлопанья форточек, ни ветра из подворотни, ни криков вечно кружащих над крышами чаек, ни человеческих голосов или отдаленного шума близкой улицы.
Я шаркнула по асфальту ногой, проверяя, не оглохла ли часом. Звук завяз в кажущемся плотным воздухе, прошелестел отдаленно и неохотно коснулся ушей.
Ни одно окно, выходящее во двор, не горело. Даже окна аптеки Пеля!
Я подошла к двери, ведущей в парадную музея, подергала ручку, прислушалась. Изнутри послышался стук. Как будто кулаком ударили по металлу. Потом еще раз. И еще.
Я замерла. И внутренне похолодела. В следующее мгновение дверь распахнулась.
На пороге
