позади Прасковья увидела Мишку. «Вот и шёл бы с Мишкой», — подумала тревожно.
А людей-то сколько… Господи, плачут. Зачем? Зачем они говорят, что её нет, ведь она есть. Только они её не видят, и она не может им ничего сказать, это ужасно неудобно, что ничего не может сказать. Ведь столько ещё надо всем сказать.
На парковке Богдана взял под руку Иван, они подошли к его машине с водителем. На самом деле — телохранителем: автомобилем-то давно рулит автомат.
— Мы довезём Вас, Богдан, — мягко сказал Иван, подталкивая его к машине.
Богдан напряжённо смотрел на него, что-то соображая.
— Вы как приехали? — тем же психотерапевтическим голосом спросил Иван.
— Я не помню, извините, — ответил Богдан, наморщив лоб. Наверное, на их взгляд, он был жалок и невменяем. Безумный высохший старик. А на самом деле, он просто был не здесь, он был с нею, потому и не понимал их вопросов. Прасковье было ужасно жалко его. Вообще всех было жалко, включая убийцу.
— Нет-нет, Иван, — вмешался подошедший Гасан. — Мы с Михаилом довезём Богдана. Мы позаботимся. — Поехали, Мишка.
— Миша, Вы знаете, куда звонить, если Богдану Борисовичу вдруг станет плохо? — по-докторски прямолинейно спросила Галина. Она была одета очень элегантно: в чёрном деловом костюме и с чёрным шифоновым шарфом на голове. А на ногах — Прасковья разглядела — те же самые, её любимые чёрные лакированные лодочки на среднем устойчивом каблуке. Снимет шарф, аккуратно свернёт, положит в сумочку, может, в пакетик засунет и поедет в свою галерею. Прасковья ясно это видела.
— Так Вы помните, Миша, куда звонить? — повторила Галка настойчиво.
— Да, знаю, конечно, — деловито ответил Мишка. — Его врачу.
— Иван, со мной всё в порядке, спасибо, — проговорил Богдан дребезжащим голосом. — Пойдём, Мишка.
69
Промелькнул молодой учёный Евгений Сидоров, которого Прасковья когда-то кормила котлетами. Он был красен и одутловат, при этом непрерывно сморкался в скомканный клетчатый платок. Оказался возле Богдана, проговорил насморочно:
— Богдан Борисович, Богдан Борисович… как же так… Прасковья Павловна…
Богдан взглянул на него брезгливо:
— Приведите себя в порядок, Женя.
Тот, словно испугавшись, засунул платок в карман и тихо повторял:
— Как же так, как же так?
Прасковья старалась держаться рядом с Богданом, ей хотелось прикоснуться к нему, но она уже поняла, что это невозможно: она была, и её не было, но, понимая это, она продолжала пытаться прислониться к нему, что на ходу было уж никак невозможно. Она напрягалась, старалась, но ничего не получалось, и ей было ужасно обидно. Но Богдан, кажется, чувствовал её старания и тревожно вертел головой, словно ища чего-то. Во взгляде его было что-то забитое, он облизывал сухие губы.
* * *
Она, никому не видимая, плыла в пространстве и никак не могла соизмерить свои движения с сопротивлением воздуха. А может, это было не сопротивление воздуха, а что-то ещё, Бог весть…То она оказывалась впереди, то отставала. Наконец кое-как приноровилась. Услышала разговор. Говорил Гасан:
— Слушай, брат, может, ко мне поедем? Помянем Прасковью. У нас и заночуешь. Не хочется мне тебя оставлять.
Богдан напряжённо слушал, не понимая. Наконец ответил:
— Спасибо. Мы с Мишкой.
— Или, может, мне к тебе поехать? — заботливо настаивал Гасан.
Мишка шептал слова молитвы. Гасан прислушался.
— Это ты по-каковски?
— Это аластори, древний язык, — не очень охотно ответил Мишка.
Прасковья вспомнила: Аластор — это демон-глашатай. По преданию, он дал чертям язык. Сейчас на нём не говорят, но он существует, как существуют классические мёртвые языки; есть грамматики, словари, на нём черти молятся.
— Не хочется мне, брат, тебя оставлять, — продолжал заботиться Гасан.
— Не надо, спасибо, — поморщился Богдан. — Мы с Мишкой. Потом у Вас… у тебя… жена, придётся с ней разговаривать… не хочу… не надо…
— Какая ещё жена? — удивился Гасан. — А! Вспомнил: молодая жена. Так это я тогда соврал, — проговорил он без тени смущения. — Чтоб разблокировать затык. Чтоб Прасковья не переживала, что вроде как меня кинула, — он поморщился. — Ненавижу затыки! — произнёс он твёрдо, при этом с оттенком брезгливости. — Вопрос надо решать и идти вперёд, а не толочься на нём. Проблему надо убивать в зародыше, иначе она разрастётся и убьёт тебя. Молодая жена! Хе! — он насмешливо помотал головой. — Больной я что ли на всю голову? Баб на свете выше крыши, уж не знаешь, куда от них деться. Молодая жена! Хе! — он снова помотал головой, точно освобождаясь от чего-то. — Машка от меня съехала и уж вряд ли вернётся, зато старшая сестра на днях приезжает. Она вдовая, я вдовый. Так вдвоём и заживём, хоть поговорим по-нашему, а то я уж отвык совсем. Да… овдовели мы с тобой, брат, — он отвернулся. Помолчали.
— Слушай, брат, — снова обратился он к Богдану. — Я вот тут арабский начал учить. На курсы записался. Трудно — аж жуть. Одно выучишь — другое забываешь. Голова — решето дырявое. Ты ведь арабский знаешь?
— Ну да, знаю, — ответил Богдан, явно не желая продолжать разговор.
— А мне поможешь? — радуясь невесть чему, воскликнул Гасан.
— Гасан, не сейчас, ради Бога, не сейчас. Лучше найми себе кого-нибудь, честное слово, это лучше. Я не умею, не могу…
— Дядя Гасан, — вмешался Мишка. — Тебе надо пока учить грамматику, набрать лексику. А потом, если потребуется, и я могу в чём-то помочь, и отец тоже. Но это на продвинутых этапах.
— Так это ещё поди продвинься до них — до тех этапов! — недовольно проворчал Гасан.
Вдруг она увидела совсем близко от себя Государя. Думала, что он давно уехал, а он тут. Он подошёл к Богдану; тот, кажется, не сразу узнал его. Государь пожал Богдану руку и проговорил политическим тоном, сквозь который проглядывали и сердечные нотки:
— Ещё раз мои самые искренние соболезнования. Это огромная, невосполнимая потеря для всех нас. Ужасная, — повторил он с подлинной болью. — Прасковья Павловна была выдающимся государственным деятелем, — добавил он ритуальную фразу.
— Она была ангелом, — твёрдо сказал Богдан, не глядя на государя. Всем стало неловко.
— Это невосполнимая утрата, — повторил государь. — Богдан Борисович! — обратился он к Богдану после небольшой паузы. — Когда Вы сможете, я хотел бы встретиться с Вами. Естественно, когда Вы сможете.
Богдан впервые внимательно посмотрел в лицо государю, чуть прищурив глаза и что-то соображая. Так продолжалось несколько секунд.
— Я… могу, — наконец произнёс он. — Завтра.
«Господи, он еле на ногах держится», — ужаснулась Прасковья.
— Спасибо, Богдан Борисович, — государь ещё раз пожал ему руку. — Вас уведомят… о времени.
— Хорошо, — кивнул Богдан и снова ушёл в себя.
— Михаил Богданович, мои соболезнования, — обратился Государь к Мишке. —
