било висит. Чтоб каждый, кто не чает правды добиться…
Светел метнул взглядом. Било вправду висело. Изогнутое, железное. Снабжённое колотушкой. Подвязанное, чтоб ветром не раскачалось. Заголосит – услышит полгорода. И весь дворец, от теремов до подвалов.
Воинство приучило Светела решать быстро.
Он сделал шаг…
За калиткой послышалась очень знакомая ругань, звук короткой расправы.
– Куда бердыш прислонил? – рычал голос, веявший бедовниками и морозом. – Такого рынду титькой прибили! Бахолда лободырый! В шмарнике утоплю!
Жалобу виноватого стража унесло ветром.
– Косохлёст!.. – во всю мощь лёгких заорал Светел. – Косохлёст, я это, отворяй живо, курицын сын!..
На месте чужой рожи тотчас вынырнула знакомая, рассерженная, готовая крыть и назначать кары. Косохлёсту потребовалось мгновение.
– Незамайка, пендерь лесной! – ахнул он и, кажется, сиганул с надвратного хода. Что-то лязгнуло, калитка распахнулась, Косохлёст сгрёб Светела в охапку, стиснул до хруста. – Какими ветрами? И дядя Неуступ здесь? Вот Аро обрадуется…
– Погоди, – торопливо начал Светел. – Один я. Ранен лежал. Неуступ мне велел, как встану, сюда… К царевичу проведёшь?
– Занят царевич. Устроишься пока в молодечной, а вечером… – Косохлёст увлёк Светела во двор. Хшхерше сунулся было с ними в калитку. – Ты ещё куда? Улицами гуляй.
– Меня дождись, – велел Светел коротышке. И повернулся к побратиму. – Веди скорей, говорю. Где царевич?
– Занят он, сказано. С боярами о важном решает.
– Важней, чем безвинного от лютой смерти избавить?
Они взошли на крыльцо. Светел поклонился порогу.
– Ох, Незамайка, – завёл глаза Косохлёст. – Дождусь я твоим радением пряничков печатных и орехов в меду… Кого спасать исполчился?
Светел стал говорить, торопясь передними комнатами. Мимо сновали слуги с подносами. Изваяниями стояли рынды в белых кафтанах. Он едва замечал. Сбоку открылась низкая дверь, мелькнула рыжая борода – вылезший великан при виде незнакомца мгновенным движением убрал за себя двух девок. Какую-то чернавку и…
– Нерыжень! Сестрёнка!..
Она удивлённо вскинула брови. Косохлёст потащил Светела мимо:
– После, брат! Недосуг… И что, будто остановился палач?
Когда скрылись, царевна Эльбиз повела носом:
– Это кто? Говор больно потешный. И тебя вроде знает!
– Незамайка-дикомыт, отрок наш, – ответила Нерыжень. – Помнишь, баяла я, как мы с братом ему гусельки перелаживали, а дядя Сеггар латной рукавицей учил? Ан гляжу, не отрок, витязь уже. Пояс боевой в серебре…
Царевна не стала спрашивать, зачем такого славного дурня Косохлёст утянул прочь, едва дав рассмотреть. Братство братством, а чем меньше народу болтает о её тайных вылазках, тем и лучше. Нежное сокровище Андархайны лишь вздохнуло:
– Парням опять всё веселье! То казнят, то вступаются! А я в тереме сиди, не знай ничего!
В великом чертоге дух перехватывало от пышности и красы. Потолки в три сажени, ещё не потемневшие от пыли и копоти. Золотое мерцание дерева, раскинувшего кольца и смоляные прожилки на любование глазу. Войлоки на полу и стенах, и каждый таков, что во всём свете не сыщешь. А почёту! Красный боярин Трайгтрен, молодой Мадан, Инберн Гелха! Лучшие кормщики, ремесленники, купцы! При жёнках в нарядах, кипящих старинными жемчугами!.. Шапка с головы, очи в пол, языку немота!
И одно слово, витающее меж стен: «Узаконение…»
Светел туда вошёл, как на бранное поле. Косохлёст что-то говорил, он не слушал, не слышал. Глаза были только для престола на возвышении. Вот северная стена, балдахин, под ним царское кресло…
…Пустое…
Светела шарахнуло в лопатку Ялмаковой секирой.
Не выслушает!
Стомился праведный, почивать лёг, будить не велел…
«Мне что, прямо здесь клеймо объявить?!»
С отчаяния он сделал самое глупое, что мог выдумать. Взревел в полный голос, как давеча у ворот:
– Царевич ваш где?..
Под потолком загудело. Разом смолкли праздные голоса. Весь чертог уставился на святотатца. Подхватила бердыши стража. Седовласый боярин зашарил у пояса, ища меч. Промелькнула злорадная улыбка Мадана… а Светела осторожно тронули сзади.
Он крутанулся. Увидел парнишку меньше себя на полторы головы. Русые волосы, чужого кроя кафтан вроде тонкого тегиляя. На руках – большая серая кошка.
Детская ожившая память на миг всё заслонила. «Шерстинка в шерстинку…» Ладонь быстро примяла кисточки на ушах, тронула пушистое горлышко, дрожавшее довольным мурлыканьем…
Ох, мимо лётом, всё мимо! Светел обратил к пареньку спину.
– Царевич, спрашиваю, ваш где?
Ответил Косохлёст, не знавший, плакать или смеяться:
– Пендерь… рядом с государем стоишь…
«Что?..» Светел медленно повернулся.
Круглое лицо… глаза какие-то рыбьи…
– Я вижу, – сказал Эрелис, – славный Неуступ по-прежнему растит безудержных храбрецов. Всё ли ладно в Царской дружине?
Светел, спохватившись, преклонил колено по-воински:
– Знамя Поморника стояло крепко у Сечи… государь… а дальше не ведаю.
– Что ж так?
– Велено было мне, как поправлюсь, нести мечи прямо тебе.
Во взгляде царевича возник намёк на улыбку.
– Мечей своих ты мне пока не доставил, а вот с неким делом, говорят, чуть ворота не вынес. Рассказывай, витязь.
Светел вновь ощутил, как утекают мгновения.
– На твоём, государь, пороге безвинно кровь проливают!..
Эрелис слушал, постепенно прикрывая глаза. Вот и случился его первый суд в отеческом городе. Девственный указ. Начало правления. «Я видел, как уезжала телега. Мне сказали: Шегардай просит казни. И я не позвал правдивого Мартхе, больного из-за моей глупости. Мне сказали: так празднуют увенчание. Не брезгуй людьми, нёсшими на руках твои сани… И я послушал. Я, видевший казни из-за судебного нерадения и корысти. Я. Их. Послушал?»
– Если этот раб ещё жив, пусть живёт, – приговорил он коротко. – Если с него ещё не сняли прежнюю бирку, пусть снимут. Тебе, витязь, дарую о нём хозяйское володение. Я, Эрелис, сын Эдарга, так решил и так говорю.
«Вышней волею, Злат, ты ныне приехал! Вмешаться не побоялся. За меня честь мою оградил. Вот истинно праведный, и пусть хоть словечко ещё мне дерзнут о низком рождении! И ты, Незамайка… свежим ветром с путей доблестных прилетел…»
Закат
Про то, как они с витязем бежали назад к Последним воротам, Хшхерше потом рассказывал небылицы. Тому, что дикомыт укладывал пять его шагов в один свой, ещё верили – где морянину с его ростом за журавлиными ногами поспеть! А вот что будто бы Незамайка следы покидал через раз и, прыгая через воргу, словно исчезал и вновь появлялся, – ну нет, это правдой быть никак не могло.
Да и ладно…
На месте казни их ждали. Несчастный раб, вынутый из колодок, вниз лицом лежал на телеге, укрытый свежей овчиной. Выглядел хуже мёртвого, но мёртвого завернули бы в мешковину, а не живой мездрой к живым ранам.
– Милость!.. – выскочив из прохода под башней, заорал Светел. – Царская милость!..
– Витязю подарен! – дополнил известие коротышка.
Палач Темрюй медленно, напоказ, отцепил от кнута хвост, измаранный всего одним ударом. Бросил в ведро. Свернул трёхаршинный столбец, упрятал в шкатулку. Стряхнул рукава червлёной рубахи, закатанные выше локтей. И выпрямился у разинутой пасти колодок, сложив на груди могучие руки.
– Узрите, желанные, великую и знаменитую притчу, – провозгласил Злат, паче намерения оттеснивший Болта с главенства. – Да не назовут нас бессильными потомками, посрамлением дедовской славы! Некогда царь Аодх, первый этого имени, здесь простил отважного вора! Ныне праведный Эрелис,
