именно я решаю, чему быть, а что можно и отменить. Подтверждаю, – он вскинул руку, топнул ногой, – твоя семья не пострадает, если ты запишешь меня в наследники. Половина – мне, половина – Клавдии с детьми, с Норбаной, с Клендровыми щенками. Согласен?
– Согласен, величайший! Марция будет гарантией.
– Нет-нет! – возмутился цезарь. – Никаких гарантий. Ты должен верить мне на слово.
– Не беспокойся, Бебий, – улыбнулась Марция, – я прослежу, чтобы уговор был выполнен.
– Я буду благодарен тебе, Марция. На том свете. Теперь насчет Клавдии. Я хочу ее увидеть. Луций, прикажи, чтобы одну из главных героинь выпустили на сцену.
– А я буду присутствовать при сцене вашего прощания?
– Нет, мы исполним дуэт в тиши и одиночестве. Только я и Клавдия.
– А как же публика? Я хочу быть публикой.
Бебий сжал кулаки. Спорить бесполезно.
– Ладно, будь публикой.
Луций хитровато прищурился.
– Бебий, я мог бы сыграть роль бога, мановением руки разгоняющего все невзгоды, обрушившиеся на головы главных героев, и награждающего их счастьем. Все можно пре одолеть. Одно только твое слово.
– Ты настаиваешь на выступлении на арене?
– Обязательно. Это будет второй акт нашей драмы, самый захватывающий.
– Нет, Луций.
Император разочарованно вздохнул.
– Как знаешь. Пошли, Марция. Наш герой упрям, как осел. Что ж, поделом ему.
– Марция! – окликнул Бебий удалявшуюся под руку с императором женщину.
Она повернулась.
– Да?
– Приведи сюда Иеронима. Если, конечно, ему не будет угрожать опасность.
Коммод живо повернулся.
– Кто такой Иероним? – спросил он. В этот момент его озарило: – Это твой отец, Бебий? Отлично закручено! Я сам прикажу доставить его в этот подвал.
В следующий миг на его лице нарисовалось откровенное изумление.
– Но он же подался к христианам? Стал у них кем-то вроде главного фламина.
– Поэтому я и хочу с ним повидаться.
– Лихо! – восхитился император. – Зачем ты хочешь увидеться с Иеронимом?
– Это моя маленькая тайна. Я хочу вернуть долг Клавдии.
– Как интересно! Ничего не понимаю! – он развел руками и обратился к Лету: – Квинт, следующим в эту клетку сядешь ты. Подготовь текст заранее, продумай досконально, чтобы было так же захватывающе интересно. С неожиданными поворотами, с вызовом необычных персонажей. Обязательно продумай, какая роль достанется мне. Если будет скучно, я не знаю, что я с тобой сделаю.
– Слушаюсь, величайший.
– Слушаюсь, слушаюсь!.. – поморщился император и махнул рукой. – Вряд ли ты сможешь придумать что-нибудь толковое. Вот разве Тертулл. Постуми-ий, муженек, – позвал Коммод. – Готовься. Ты следующий.
За углом послышался шум, затем стук и шорох. Эмилий Лет подождал, потом шагнул, заглянул за угол, сообщил:
– Государь, придворный историограф лишился чувств.
– Вылейте на него ведро воды, – приказал Коммод. – Сразу придет в себя.
Из темноты донесся слабый голосок:
– Я весь в сознании, величайший.
– Замечательно. Итак, Бебий, на чем мы остановились? На приглашении под эти мрачные своды старца, обволакивающего нас надеждой на спасение. Обещаю, Бебий, ни один волосок не упадет с головы твоего отца.
– Пойдем, Луций, – Марция вновь взяла императора под руку и потянула к выходу. Цезарь повернулся и через плечо бросил в сторону клетки:
– Все-таки зачем ты хочешь увидеться с отцом, Бебий?
Лонг отрицательно покачал головой.
Допущенная в подземелье Клавдия держалась на удивление стойко. Слезы текли по щекам, но она улыбалась, говорила ровно, как ни в чем не бывало. Рассказала, что девочки ждут не дождутся, когда отец вернется домой.
– Скажешь им, – посоветовал Бебий, – что я отправился в поход.
– Я им так и сказала. Жаль маленького Луция, он о чем-то догадывается. Ходит мрачный, не дает покоя Виргуле. Однажды я застала его в слезах. Я сказала, не плачь, Луций, на все воля Божья.
– И ты не плачь, Клава.
Женщина громко разрыдалась.
– Неужели спасения нет? Бебий, как я буду без тебя? Я умру с горя.
– Не надо, милая. Есть спасение, ты же сама столько раз говорила мне об этом. Мы оба предстанем перед ним, пусть он рассудит.
– Но когда же? Где же?
– Здесь и сейчас. Я слишком обязан тебе, Клавдия, чтобы позволить судьбе ввергнуть тебя в Аид. Помнишь Антиохию, куда ты явилась, чтобы вызволить меня из лап Авидия Кассия? Помнишь ночь на корабле и еще долгие-долгие ночи, которых у нас было без счета. Редко мы тешили друг друга без радости. Все, что у меня есть, это твое, Клава. Твои дети, доброта, хозяйство, наконец. Я в неоплатном долгу у тебя. Пора отдавать долги.
Со стороны входа послышался шум, затем донеслись неразборчивые голоса.
Бебий поднял руку, затем приложил палец к губам.
В подземелье вошли факельщики, за ними четверо солдат, следом старец. Он с трудом переставлял ноги. Был он в темной рясе, голова прикрыта капюшоном, в руке посох. За ним на известном отдалении шествовал император. Далее Марция, Лет, Тертулл.
Старик подошел к клетке, откинул капюшон.
– Здравствуй, сынок. Вот мы и встретились. Ты хотел видеть меня?
– Да, святой отец. Хотелось взглянуть на тебя перед казнью. Если не против правил, то я хотел бы принять крещение.
– Идешь ли к вере из любви к Клавдии, чтобы снять с нее грех отчуждения от святой церкви, или по собственной воле, в здравом уме?
– По доброй воле и в здравом уме иду я к Господу нашему, Иисусу Христу. Прийти мне хочется рука об руку с Клавдией, разве это грех?
– Нет, сынок. Покайся, живет ли в твоем сердце злоба?
– Нет, святой отец.
– Готов ли ты покаяться в грехах? Готов ли очистить сердце перед встречей с Господом нашим? Готов ли принять свет?
– Готов, святой отец.
– Марция, – позвал Иероним.
Женщина подошла ближе.
– Прикажи принести купель, открыть клетку. Попроси всех удалиться.
Император шагнул вперед.
– Мы так не договаривались.
Марция потянула его за руку.
– Выйдем, Луций. Не надо гневить Господа.
– Гневить не будем, – согласился император. – Это нам ни к чему. Но посмотреть хочется. А если он сбежит?
– Не сбежит, – ответила Марция. – И смотреть не надо.
– Ладно, – махнул рукой цезарь, – приступайте.
После окончания церемонии, оставшись в одиночестве, Корнелий Лонг уселся в одном из углов клетки на деревянный пол. Попытался собраться с мыслями и прежде, чем напрямую обратиться к тому, кому сегодня посвятил жизнь, припомнил детство, когда он малым ребенком прыгал возле колен матери. Припомнил себя юношей, приехавшим в военный лагерь к Марку Аврелию, свои первые солдатские годы. Первое сражение и варвара-гота с огромным молотом, взгроможденным в самое небо и оттуда с высоты рушившимся на него. Уцелел тогда, сразил врага. Пришла на ум унылая грязно-желтая равнина, обращенная к стремительно текущему Тигру, пологие холмы на равнине, метелки
