на огромную задремавшую птицу. Лунная дорожка, золотым мостиком перекинувшись через речку, манила на тот берег.
Неожиданно появился откуда-то хозяин степной переправы.
Поскрипывая деревянной ногой, он вышел из темноты и закурил, чиркнув спичкой. Я успел разглядеть изрытое глубокими морщинами, обросшее седой щетиной лицо, жилистую шею, огромные мозолистые руки.
— Здорово, дед! Переправиться можно? — спросил я, не выходя из машины.
— Почему нельзя? Можно, сынок, — ответил он, улыбнувшись беззубым ртом. — Только я бы не посоветовал. Лучше оказии подожди. Дороги здесь не асфальт, а конь-то твой не больно надежный.
— Оно так, — согласился я, — да ведь что поделаешь, спешу.
— Это я понимаю, что спешишь. У нас теперь все спешат. Да спешить-то, однако, тоже нужно с умом, верно говорю: отдохни, ухи похлебаешь, а подъедет кто, вместе и тронетесь. Давай распрягай коня. — И старик опять улыбнулся так приветливо, что я, больше не раздумывая, вышел из машины.
Над костром в самом деле висел чугунный котел с ухой. Старик подал мне чистый солдатский котелок, подал ложку.
— Хлеб-то есть? — спросил он, когда я принялся за наваристую уху.
— Да я так, без хлеба…
— Без хлеба какая еда, — возразил старик. — Ты постой, я схожу… — И он заковылял к шалашу.
Когда старик вылез из шалаша с ломтем хлеба в руке, следом за ним вышел, потягиваясь, стройный парень лет семнадцати.
— Мой старший внук и помощник, Воронов Федор Иванович, — представил старик. — А третий, тот спать у нас мастер, того не скоро разбудишь. А вы кто же будете?
Я назвался.
— Так, — сказал старик. — Значит, про целину написать. Хорошее дело. А я, стало быть, тоже Воронов, Павел Антонович.
Мы помолчали.
— Тихо тут у вас, — сказал я наконец.
— Да ведь как сказать — тихо… — возразил старик.
— У нас, я так думаю, — перебил Федор, — тихих мест совсем не осталось. Уж на что тут была тишина, а поедете, сами увидите, какой звон по степи идет… Как раз к уборке поспеете.
— Да нет, — сказал я, — я не про то. У вас-то тут тишина какая.
— Опять как сказать, — не согласился старик. — С весны, правда, было тут спокойно. Гурты другой раз переправим, случайный какой обоз. По три дня, бывало, стояли. А сейчас дожди… Мост наверху сорвало, понтоны разнесло. Когда еще их соберут, а хлеб на целине не ждет. Вот и тянутся все через нас. Тут другой переправы на сто верст нет.
— Не скучаете, значит?
— Где скучать! Это нынче вот так что-то, а то и днем и ночью как челнок. Другой раз и не поспишь. Да вон, легки на помине, едут. С запада… Слышь, Федя?
— Точно, — сказал Федор, прислушавшись.
Прислушался и я, но в степной тишине ничего не расслышал.
— Ты, Федор, давай Леньку буди да факелы готовь. Похоже, колонна, — сказал старик и, обернувшись ко мне, добавил: — Вот вам и оказия. Сейчас поглядите, как мы тут скучаем.
Федя забрался в шалаш. Минуту спустя он вернулся к костру вместе с мальчиком лет девяти. Спросонья тот тер кулаками глаза и переминался с ноги на ногу.
— Вот теперь вся моя команда в сборе, — сказал Павел Антонович. — Это младший мой внук. Тоже Воронов. Звать Ленькой. Однако уже пионер… Ты давай-ка, Ленька, лодки отчаль да к берегу переставишь. Да глянь, нет ли воды в трюме. А ты, Федор, фонарь зажигай, да будем канаты набивать.
И сразу все ожило на переправе: с треском разгорелся камыш в костре, запылали два ярких факела у спуска, застучали, заплескали весла, фонарь «летучая мышь» яркой звездочкой поднялся к вершине короткой мачты.
Потом все вместе мы навалились на рукоятки ворота, врытого в землю, и пошли по кругу. Ворот заскрипел жалобным скрипом. Тяжелый стальной канат змеей пополз из темноты, виток за витком ложась на толстую колонну барабана, и вдруг, с шумом прорезав реку, взметнулся и закачался снизу вверх, рассыпая звонкие брызги. Потом натянули другой, тоненький ходовой трос, а когда все опять умолкло, в наступившей тишине стало слышно что-то вроде далекого-далекого грома. И словно отсветы заблистали где-то над степью. Гром нарастал, приближался. Потом нетерпеливый, требовательный сигнал прозвучал совсем близко, откликнулся другой…
Мы поднялись на откос и увидели целую вереницу парных огней, бежавших по степи.
Минуту спустя пышущие жаром новенькие, тяжело груженные железными бочками машины уже стояли гуськом у спуска.
Из кабины один за другим выскакивали на землю уставшие от дальней дороги, запыленные, но шумные, веселые и все, как один, молодые шоферы.
Из передней машины вышли двое. Один из них, парень лет двадцати пяти, в ладном комбинезоне, с планшетом на ремне, должно быть старший, шагнул к нам навстречу, властным голосом сказал:
— Начальник колонны Басов. Кто тут хозяин у вас?
— Я тут хозяин, — в тон ему ответил старик. — Шкипер переправы Воронов.
— Переправа готова?
— Готова…
— Тогда грузи, дед, раз готова. Рейс-то сколько у тебя выходит, туда и обратно, по часам? И по скольку машин грузишь?
— Со всем — с причалом, с выездом и с заездом — минут двадцать пять, а то и все тридцать. А грузить по одной.
— Не пойдет, — сказал начальник колонны. — У меня тут тридцать две машины. Это что же, мне до вечера здесь загорать? А ну, пойдем посмотрим…
Он уверенно зашагал к парому, деловито осмотрел въезд, причал, ударил рукой по канатам, из конца в конец два раза прошагал по палубе, громко стуча каблуками.
— Не пойдет, — повторил он, — по две будем грузить.
— Ишь ведь ты как, — сказал Павел Антонович, — по две… Да кто же тебе по две-то разрешит, гражданин Басов?
— А я и спрашивать никого не стану, — сказал тот беззлобно и, повернувшись к берегу, звонко скомандовал: — А ну, заезжай по две, первая — к носу, вторая — к корме! Пошел!
Головная машина фыркнула и, брызнув по черной воде светом фар, осторожно пошла под гору. Следом за ней двинулась вторая…
— Леня, ты лодки-то подчаль под корму, — тихонько сказал дед и обернулся к Басову: — А ты, милый человек,
