…А еще, дорогая Лисавета, позволь дать тебе совет, которому, конечно, ты вряд ли рискнешь последовать, однако все ж послушай человека, умудренного жизнью. Про Навойского многое говорят, однако никто из моих доверенных лиц не полагает его бесчестным. Потому с твоей стороны было бы разумным довериться ему, а еще передать, что «Сплетникъ» верен короне, что, впрочем, вряд ли повлияет на общественное мнение.
Властям не следует недооценивать силу слова.
И величину гнева, который намеренно разжигают в людях.
Твой престарелый дядюшка. Дядюшка, как же…
И вот что ей делать?
— …И третьего дня исчезла Марьяна Кобыльцова, девица подлого сословия, нанятая кухонною помощницей. — Докладчик замолчал и потянулся к стакану. — Кухарка сказала, что отправила ее за маслом, но та не вернулась, а вместе с нею исчезла и голова масла, три окорока и две фазаньи тушки…
— Кухарку потряси, — велел Димитрий, — небось сама и взяла.
Первецов кивнул.
Хороший паренек, старательный весьма. Еще пару лет, глядишь, и до чинов дослужится, приобретет должную степенность, без которой в империи чин не чин, но так, сотрясание воздуха. И говорить станет иначе, медленней и тише, тем самым важность собственную подчеркивая.
— Значит, без малого полторы дюжины? За последние две недели? И никто не всполошился? — Димитрий заложил руки за спину, ибо возникло нехорошее такое желание схватить Первецова за шиворот и тряхнуть от души.
Он же ж поставлен был слуг блюсти.
Неужели в журналы и не заглядывал? Так и есть, не заглядывал, небось с камер-фурьерами чаевничал, а те и рады, им лишнее внимание к делам внутренним без надобности. Вот и докладывали, что будто бы все в порядке…
Оно и в порядке.
Подумаешь, девка пропала. Может, сбегла с полюбовником. Девок во дворце полно, одна ушла, другая придет. Главное, чтоб столовое серебро блестело, сияли решетки каминные с паркетами, да пыли на фарфоре не наблюдалось.
Остальное — мелочи.
Димитрий заставил себя разжать кулаки.
На Первецова злиться бессмысленно. Ему, как и прочим, задачу доводить надобно точно, полно, каждый моментец оговаривая. А сейчас вон, уши оттопыренные горят и на чиновничьей лысинке, которая уже проглядывала сквозь кудри, предрекая карьеру солидную, пот проступил.
— И что было сделано?
Первецов стыдливо потупился, папочку со списком к груди прижимая.
— Хоть по домам отправили кого, выяснили? Может, и вправду ушли?
В том Димитрий сомневался. Попасть во дворец непросто, сюда со стороны людей не берут, а коль попал, то и радуйся. Небось платят с душой и вовремя, на праздники одаривают, а захочешь уйти, так и рекомендацию выдадут, как положено, с печатью.
— Немедля распоряжусь! — бодро воскликнул Первецов и каблуками щелкнул.
Может, зря Димитрий понадеялся на толковость? Нет, прежде Первецов справлялся неплохо, но там дела простые были, понятные, не то что тут.
— Распорядись, — высочайше дозволил Димитрий. И поинтересовался: — А слуги чего говорят?
— Слуги? — Хлопнули белесые реснички, а на круглом личике возникло выраженьице пренедоуменное. — Какие?
— Разные.
— О чем?
— Обо всем.
Ибо быть того не может, чтобы пропажу этакую да не заметили. А раз заметили, стало быть, обсудили. И как знать, может, средь многих сплетен и полезное чего сыщется.
— Так… — Первецов замешкался. — Чернь же ж… глупости одни…
— Какие? — Димитрий сам удивлялся собственному терпению.
— Так… глупые.
