Он не доверял ночной тишине и даже в густой тьме выходил слушать лес.
За время жизни в лесу слух и зрение Седого обострились настолько, что он спокойно, с порога зимовья, слышал шум машин на трассе. Они шли. Ни одна не останавливалась у поворота к его зимовью. И лесник, постояв, возвращался в избу.
Даже собака стала понимать, что хозяин не зря тревожится, спит чутко, часто просыпается, выскакивает из дома, ждет кого-то. И весь обложился ножами. Значит, гости придут лихие, от них добра не жди.
Овчарка тоже начала нервничать. С беспокойством вглядывалась в темень ночи.
Теперь она спала у самых ног Седого, рядом с топчаном, и поминутно вздрагивала от каждого скрипа, уханья, шелеста.
Седой по-прежнему ходил в обходы. Но не задерживался в лесу подолгу. Не хотел оказаться в своей избе, как в ловушке, застигнутым врасплох. Может, от того не забывал, уходя, замести метлой дорожку к зимовью, чтоб, возвращаясь, увидеть, ждут ли его в избе иль нет?
Но время шло, вот уж и морозы отпускать стали. Заметно прибавлялся день. На небе все чаще синь прорезывалась. И ночной воздух уже не брал в тиски грудь и горло, не выбивал из глаз слезы. Лес уже не звенел обледенелыми ветками. Он понемногу начал сбрасывать с себя тяжелые сугробы снега.
Вот с еловых лап свалился ком. Рассыпался на сугробе в снежки. Из-под сугроба перепуганная зайчиха выскочила. Здесь ее нора! Кто посмел потревожить? Если волки, надо увести, выманить подальше от норы, чтобы, почуяв запах, не раскопали бы нору, не достали зайчат. Они еще слишком малы и не могут убежать. Им нужно подрасти, если не помешают…
Лесник спит. Ему тоже нужны силы. Без них в лесу никому не выжить.
Но силы нужны не только в лесу. Они необходимы всем живым. Без них нет ничего. Может, потому, так дорожат силой те, кто слишком много тратит их, чтобы выжить…
Шакал узнал, что Медведь дает ему всего неделю. И, если он, пахан, не уложится и не управился с Седым, то быть его малине вечным гастролером. Не то прибавить, имеющееся грозит отдать другому пахану, другой малине.
Конечно, Черная сова не сидела без дел. Не скудел общак. Трясла и чистила свои и соседние наделы. Платила долю. Но… Не только это ждал Медведь. Его бесило, что не кто-нибудь другой, а именно Черная сова тянет резину, не может замокрить какого-то Седого — бывшего пахана шпановской малины. Л значит, не отомщенной остается до сих пор смерть законников и самого маэстро! А значит, повадится лягашня громить фартовые хазы, устраивать шмоны в притонах и кабаках…
Но Шакалу теперь было не до Седого. Питоновские фартовые исчезали неведомо куда.
Лишь Наперсток и Рыбак уцелели. Но именно из-за Наперстка не мог Шакал поехать к Седому. Пахан решил отомстить за законника орловской милиции и устроил в городе
настоящую облаву на нее. Конечно, не без помощи городских стопорил и мокрушников был перебит весь оперотряд милиции, где мучили Наперстка. Оперативников убивали средь бела дня, открыто, на виду у всего города. Фартовые взяли в коль- ко милицию и расстреливали каждого, что осмеливался выйти либо показаться в окне.
Их убивали в квартирах и подъездах, пока на помощь милиции не подоспела воинская часть. Завидев солдат, с автоматами наготове, фартовые словно растворились. Ушли бесследно. Милиция хоть и видела, задержать не смогла. И снова хоронила своих сотрудников, клянясь уже не в первый раз отомстить за смерть каждого.
Шакал никому ни в чем не клялся. Не любил он этих детских игр. Он привык без громких обещаний держать свое слово. И выслеживал начальника горотдела. Тот, при налете фартовых, даже к окну не подошел. И Шакал решил разделаться с ним в его доме.
Но тот спешно улетел в Москву. И в Орле не появлялся целую неделю, ожидая, когда солдаты перетрясут весь город, наведут в нем покой и порядок.
Воинская часть патрулировала ночами целую неделю. Как и ожидалось, похватал патруль кучку щипачей и карманников-пацанов, с десяток шмар выволокли из притонов, сдали всех в милицию, и, успокоившись, что в городе все утихло, уехали на своих грузовиках в расположение части, не дождавшись возвращения начальника милиции. Тот приехал на следующий день.
Шакал встретил его у вагона. Он выходил спокойно, уверенно. Даже не оглянувшись по сторонам. Сделал первый шаг на перрон. Кто-то в сутолоке придавил к вагону. На секунду увидел странно горящие глаза человека и тут же почувствовал резкую боль в груди. До слуха донеслось далекое, как шепот:
— Это за Наперстка тебе, лягавая паскуда!
Когда толпа отошла от вагона, проводник заметил валяющегося на перроне человека, принял за пьяного, позвал дежурную милицию. Те узнали начальника. Но было поздно…
Шакал уже успел уйти далеко. Он вернулся в хазу. Сказал кентам, что отплатил за Наперстка и теперь пора вспомнить о Седом…
О нем малина не хотела говорить. Словно рок повис над Черной совой. Куда девались пятеро кентов? О них не знал никто. Таких проколов малина не знала никогда. Слух о провалах облетел законников. И теперь никто из них не хотел фартовать в Черной сове. Она стала — западло. Над ее кентами в открытую смеялись даже блатари. И Шакал решил вернуть себе и малине уваженье и честь…
Законники, услышав о Седом от пахана, уже не вызывались поехать вместе с ним. Отмалчивались. Никому из них не хотелось исчезать бесследно.
Пахан, ухмыляясь бледными губами, понял все, сказал жестко:
— Сам ожмурю! Завтра отваливаю!
— Я с тобой! — вскинулась Капка.
Шакал молча кивнул, приказав Задрыге собраться заранее.
Та, загораживая спиною сумку от кентов, тщательно укладывала в нее все, что могло пригодиться в этой нелегкой поездке. Барахла почти не взяла. Лишь самую малость, без чего не обойтись в пути. А утром, чуть рассвело, умылась наспех, проглотила стакан чаю, приготовленного Глыбой и, не прощаясь ни с кем из кентов, подхватив свою сумку, вышла следом за Шакалом в морозное, ненастное утро.
— Если фортуна не лажанет нас, и мы ожмурим суку, повезу тебя к Медведю, в Минск, в закон принимать, как трехал сам маэстро. Пришло твое время фартовать на большой. Выросла. Вся в меня, — говорил пахан тихо, так, чтобы в соседнем купе ничего не услышали и не разобрали.
— В Минск? — Капка даже взвизгнула от радости. Она предвкушала ту поездку заранее. Ее повезут с почетом, с уваженьем. Не так, как раньше — «в зеленях», а с поручителем, какой готовил в закон, и с паханом. Еще двое законников, какие подтвердят дела с участием Задрыги. Они поклянутся, что Капка уже фартует наравне со всеми, а не только стремачит.
Она должна будет поклясться, что станет целиком держать фартовый закон. И став честной воровкой, никогда не нарушит клятву. Она, не моргнув, порежет себе руку, чтоб своею кровью смочить горсть земли, какую она съест не поморщась в подтвержденье клятвы. Ее она даст, стоя на коленях перед Медведем. Так положено.
Маэстро будет спрашивать ее о делах. А потом обратится к тем, кто явится на эту сходку, согласны ль они, чтобы Задрыга стала законницей? На этом сходе обязательно будет и Мишка-Гильза. Его, как слышала Капка, уже взяли в закон — фартовые. Узнала Задрыга, что фартует он клево и в малине его держат в чести за удачливость.
