Правительство, как обычно, сочло поселение незаконным, и уже через полгода его ликвидировали; поселенческий совет заявил протест, на защиту Зоара приехало несколько десятков молодых людей в кипах и футболках навыпуск, но в общем и целом эвакуация прошла вполне мирно и бескровно. Однако тишина оказалась обманчивой. Уже через неделю после эвакуации на соседнем холме возникли два новых каравана и четыре ешиботника, назвавшие себя Зоар Бет. Со временем к ним прибавились несколько солдат, их охраняющих. Решения о ликвидации поселений временами принимались, но Зоар Бет они как-то не задевали; было похоже, что даже армия смирилась с его существованием. Так что в настоящий момент он состоял уже из четырех караванов, обнесенных беспорядочным забором из листов жести и колючей проволоки; в одном из караванов жили ешиботники, в другом — молодая семья из Нетивота с двумя детьми; два оставшихся поступали в наше полное распоряжение. Из других полезных сооружений в поселении имелся полупустой сарай из листов рубероида, прибитых к деревянному каркасу, и железная будка около подъемного бревна, изображавшего шлагбаум. В дополнение ко всему этому наши предшественники выстроили между караванами три высоких каре из мешков с песком; в случае нападения это было все же лучше, чем ничего. Судя по карте, нас окружали четыре арабские деревни, но только одну из них было видно, остальные прятались где-то за холмами.
— Тут чувствуешь себя так же уютно, — сказал мне лейтенант на прощанье, — как кусок баранины на сковородке.
Наши функции были достаточно просты и однообразны. С утра до вечера мы должны были смотреть на окрестные каменные холмы, дальнюю арабскую деревню, на обрывок шоссе, теряющегося между высотками, и неровную фунтовую дорогу, ведущую от него к Зоару Бет. В случае подозрительного движения нам следовало немедленно докладывать о нем по рации и ждать дальнейших указаний. Впрочем, в простых случаях можно было действовать и самим. По ночам же поставленные перед нами цели упрощались еще больше; нам было предписано не позволить террористам пристрелить себя и спящих поселенцев; подобный приказ показался мне вполне логичным.
— Это очень важный участок территорий, — сказал мне тогда майор, — именно поэтому мы и приняли решение усилить вашу группу.
И, действительно, теперь нас было семеро, и у нас было два бронежилета… К тому же нам пообещали привезти вращающийся прожектор, о котором просил еще уехавший лейтенант. Но главное было не в этом. Главное было в том, что невидимый жребий, деливший поток резервистов на группы, выпал неожиданным и странным образом; поскольку, как оказалось, я знал всех шестерых вверенных мне солдат; и некоторых из них, подумал я тогда, я знал даже чуть лучше, чем они сами. Возможно, что это было решением неких таинственных невидимых психологов, но подобное объяснение не показал ось мне правдоподобным. Скорее, вопреки, а может быть, следуя теории вероятности, случайная комбинация из семерых выпала, и выпала несмотря на свою близость к невозможности. Они стояли передо мной — все те, кого я не видел уже столько лет — повзрослевшие, постаревшие, все еще удивленные, неулыбающиеся.
— Ну вот мы и в сборе, — сказал я, — но уже октябрь, и белые ночи, похоже, кончились.
Они засмеялись; я выставил двух часовых, и мы пошли устраиваться в караванах.
Потом мы познакомились с ешиботниками и семьей из Нетивота. Ешиботники были нам рады, отчаянно жестикулировали; семейная пара встретила нас холодно, подозрительно и равнодушно. Мы не стали допытываться о причинах и отправились обедать. У каждого из нас много что произошло за это время.
— Говорят, что ты женат, — сказал я тому, которого не видел особенно давно.
— Уже нет, — ответил он.
— А что же так быстро? — спросил я.
— Да так, залетел в психушку, вот жена и бросила; а теперь, как началось все это безобразие, она и вообще взяла Иланку и уехала, в Канаду.
— Понятно, — сказал второй из нас, — это знакомо.
— А что? — спросил я.
— Да моя подруга тоже мечтала о Канаде, пока я от нее не сбежал.
— А теперь не мечтает?
— Понятия не имею; она девушка разумная, и одна туда не поедет.
Мы начали сосредоточенно двигать челюстями, но потом он все же, с легким сожалением, добавил:
— Я помню, у меня как-то умер знакомый антиквар, и я задержался. Я думаю, что по-своему она меня любила.
Еще один поднял глаза и молча кивнул; он так и остался тонким юношей, хоть и был лишь немногим младше нас всех; говорили, что он написал гениальную работу по математике, не нашел работу, очень бедствовал; рассматривая его, я заметил тонкие серебрящиеся нити седых волос. Я попросил первого из них сменить часового, стоявшего на другом конце поселения.
— Никакого «по-своему» не существует, — ответил четвертый, исполнявший во время обеда обязанности часового с нашей стороны. — Я тут пытался написать роман про рабби Элишу, про Ахера и, пока писал, понял, что по-своему не бывает; бывает либо да, либо нет.
— По-моему, только по-своему и бывает, — ответил пятый, доставая из рюкзака банку с кукурузой и пакет с травой; я мрачно посмотрел на него, и пакет он убрал. — Даже умираем мы все как-то по-своему, — добавил он.
Я знал, что года полтора назад у него погиб близкий друг, и не стал с ним спорить.
— По-моему, — вмешался шестой, подходя к нам, — вы оба говорите одно и то же, хотя и по-разному.
— А по-моему, не совсем, — сказал я.
Конечно, не совсем, мысленно повторил я чуть позже, и все-таки в каком-то смысле одно и то же. Как мне кажется, каждый из нас, сознательно или на ощупь, добровольно, но часто и вынужденно толкаемый к свободе самой сущностью своего бытия, глубинной и непреодолимой непринадлежностью, пытался найти этот ускользающий образ бытия в мире, где утрачена смысловая основа существования, почти полностью прервана преемственность культурных традиций, где всевластные идеологии называют себя свободой, фантомы маскируются под природу и рациональность, а вера давно уже выродилась в фанатизм, сектантство или чистую орнаментальность. Это, пожалуй, и было тем, что я, говоря с собой, не заботясь об убедительности и ясности, подразумевал под отказом — отказом осознанным или вынужденным, выбранным или неизбежным. Впрочем, не знаю, насколько мы в этом преуспели; не знаю, насколько в этом и вообще можно преуспеть, насколько это можно хотя бы даже проговорить. День незаметно перевалил на вторую половину; мы встали и отправились осматривать поселение, окрестные серые холмы, потом спустились в долину. Внизу, у самого подножия холма, была невысокая каменная гряда, представлявшая собой естественное укрытие; надо будет на нее поглядывать, подумал я, если туда кто заползет, потом будет не выбить. Мы вернулись назад, и я прочитал краткую лекцию об окрестностях, потом пообещал бороться с алкоголем, травой и уже возникшим бардаком.
Солнце медленно опускалось; дно долины и противоположный склон начали темнеть.
— Здесь красиво, — сказал кто-то из них.
