– Вы не понимаете, – сказала Уайт. – Тут все по-другому.
– Каждый раз оказывается, что все по-другому. Знаете, что не так с вами четверыми? Вы слишком легко сдаетесь. Вы рассуждаете: есть некая проблема, и надо устроить так, чтобы не решать ее. – Я посмотрела на бесстрастно сидевшего рядом Алекса. – А я говорю: давайте выложим формулу Даннингера на стол, чтобы любой человек смог с ней ознакомиться. Ну а потом побеседуем на эту тему. Как взрослые люди.
– Нет, – сказала Уайт. Взгляд ее приобрел загнанное выражение. – Вы и в самом деле ничего не понимаете.
– Да, не понимаю. Я не понимаю, почему вы сдаетесь без борьбы. Я не хочу прожить остаток жизни, глядя, как умирают люди, и зная, что у меня есть возможность их спасти.
Возле глаз и в углах рта Боланда пролегли морщины, взгляд стал страдальческим.
– Сделаем так: в ближайшие дни мы с вами свяжемся, и один из вас предоставит образец своей крови. Мы отдадим его на анализ, и пусть будет что будет. Я не стану говорить, где взяла его, не стану рассказывать про вас или про «Полярис». Ваша репутация нисколько не пострадает, вы счастливо проживете тысячу лет или около того. Скажу, однако, вот что: если вы действительно так благородны, как считаете сами и как хотелось бы считать мне, вы расскажете о себе. Вы признаетесь в своих поступках и вынесете вопрос на всеобщее обсуждение.
Они ожидали совсем не этого. Алекс хмуро пожал плечами – «надеюсь, ты знаешь, что делаешь».
Мои слова, как говорится, положили конец дискуссии. Все начали подниматься. Класснер выразил надежду, что, поразмыслив, я передумаю. Уайт сжала мою руку, закусив губу. На глазах ее выступили слезы.
Уркварт попросил меня не делать до утра ничего непоправимого.
– Когда все начнется, – сказал Боланд, – когда правительства станут вводить жесткие меры по ограничению рождаемости, когда нам станет негде жить, когда обозначатся первые признаки голода, во всем этом будете виновны вы.
Один за другим они вышли, глядя на Алекса, молчаливо умоляя его использовать все свое влияние, чтобы образумить меня. Я смотрела, как они идут под все более сильным снегом к посадочной площадке и забираются в скиммер. Никто не оглянулся. Дверца захлопнулась, машина поднялась в небо и быстро скрылась среди туч.
Алекс спросил, хорошо ли я себя чувствую.
Чувствовала я себя неважно. Только что я приняла, возможно, главное решение в истории человечества. Мне было в высшей степени не по себе.
– И все-таки, – сказал он, – ты поступила правильно. Нам ни к чему тайные заговоры.
– Но ты же был на их стороне.
Мы стояли на террасе, глядя, как снег залепляет окна. Алекс приложил ладонь к стеклу, чтобы ощутить холод.
– Знаю, – ответил он. – Это был самый простой выход. И самый безболезненный. Но ты права. Об этом должны знать все. – Он поцеловал меня. – Подозреваю, однако, что дар одновременно окажется проклятием.
– Да. Людей станет слишком много.
– И это тоже. – Он опустился в кресло и задрал ноги. – Может оказаться, что неопределенно долгая жизнь станет не слишком… – он поискал подходящее слово, – не слишком счастливой. И не слишком ценной.
Я сочла это полной чушью, о чем и сообщила.
Алекс рассмеялся:
– Ты прекрасная женщина, Чейз.
– Угу, я знаю.
– Как насчет того, чтобы поужинать где-нибудь?
Буря усилилась настолько, что деревьев на краю участка стало не видно.
– Ты серьезно? – спросила я. – В такую погоду?
– Почему бы и нет?
– Нет. Давай поужинаем здесь. Так безопаснее.
Мы уже заканчивали ужинать, когда нас прервал Джейкоб.
– Поступила новость, которая может вас заинтересовать, – сказал он. – Несколько минут назад над океаном что-то взорвалось. Что именно, пока неизвестно.
Господи. Я сразу же все поняла. И Алекс тоже.
– Как далеко, Джейкоб? – спросил он.
– Пятьдесят километров от берега. Над расщелиной.
Самое глубокое место океана.
– Судя по описанию, взрыв был достаточно мощным.
Черт.
– Говорят, что никто не выжил.
Эпилог
Они были верны своему делу до конца.
Неизвестно, что они использовали в качестве взрывчатки, но властям удалось найти лишь обугленный фрагмент одной из антигравитационных гондол.
Интерес к «Полярису», вызванный годовщиной события и терактом в здании разведки, постепенно угас. Все вернулось на круги своя.
Мы сообщили нескольким микробиологам, что Даннингер, возможно, был на верном пути: есть серьезные основания так полагать. Нас заверили, что этим вопросом займутся.
Мортон-колледж до сих пор существует. Теперь он принадлежит фонду Локхарта, который специализируется на выращивании гениев.
Когда я вспоминаю то утро, мне всегда кажется, будто я присутствовала при двух разных разговорах – между Алексом и мужчинами и между Нэнси Уайт и мной.
Несмотря на ее молодость и энергию, мне отчего-то казалось, что она отчасти перестала быть человеком. Может быть, сознание того, что ты не постареешь – по крайней мере, не будешь стареть очень долго, – позволяет лучше осмыслить свое «я», отделить себя от обычных людей и вообще от природы. Возможно, в какой-то момент ты становишься почти что посторонним наблюдателем: он сочувствует человечеству так, как сочувствуют брошенному котенку, но полностью осознает, что он – иной.
Если люди, которых ты встречаешь каждый день, становятся для тебя чем-то временным, преходящим, их роль в твоей жизни неизбежно уменьшается. Допустим, ты слегка повредил скиммер Шона Уокера – так, чтобы тот вышел на орбиту. Что потеряет Шон? Всего несколько десятилетий. В ближайшем будущем он все равно бы умер. Разве не так?
Я часто думала об этом, сидя на крыльце в конце дня, перед тем как отправиться домой. В то утро Нэнси Уайт говорила, что ей пришлось отказаться от всех, кого она знала, от всего, что было ей знакомо, – и начать жизнь заново. Но она пыталась сказать мне и еще кое-что. Думаю, то же самое, что позже сказал Алекс: подарок может одновременно оказаться проклятием. И сама она стала кем-то другим – метачеловеком, человеком нового вида, еще кем-нибудь. Возможно, со мной пыталась выйти на связь изначальная Нэнси Уайт, запертая где-то внутри.
Я уже рассказывала о кладбище на краю леса. Его как следует не разглядеть, если только не подняться на четвертый этаж. Но с тех пор, как Класснер и компания нанесли нам визит, не было ни дня, чтобы я о нем не думала. Когда я прилетаю сюда каждое утро, опускаясь между деревьями, мой взгляд привлекают белые надгробия и каменные фигуры. Последняя остановка. Пункт назначения. Теперь я понимаю это чуть лучше, чем раньше.
