для себя, что даже если бы это действительно было неправдой и Дена каким-то образом подставили, как он не уставал меня убеждать, он не тот тип мужчины, который мне подходит. Он был слишком испорчен женским вниманием, и этого внимания год от года будет становиться только больше. Могла ли я доверять этому отъявленному сердцееду?
Ден
Я подошел к двери ее номера и хотел постучаться, но вдруг услышал приглушенные всхлипы. Макси снова плакала.
Больно. Как же мне чертовски больно… Даже представить сложно, что сейчас ощущает Макси, как она разбита и уязвима. Как бы мне сейчас хотелось зайти и обнять ее, сказать ей, что она сильная и все выдержит. Но моя рука замерла на полпути. Нужно дать ей время побыть одной. Моя рука бессильно повисла вдоль тела. Я стоял возле двери и продолжал прислушиваться, и мое сердце разрывалось на части. И пусть я больше не ее парень, я должен быть сейчас рядом с ней как друг, чтобы поддержать в это тяжелое для нее время.
– Я знаю, что ты там. Уходи, – вдруг раздался ее тихий голос.
Ничего не ответив, я прислонился к двери спиной. Нет, я хочу быть рядом, хотя бы за запертой дверью.
Макси
– Я пришла за ответами. Мне нужна только правда, даже если она болезненная.
Утро следующего дня показалось еще более тяжелым в эмоциональном плане. Мы с отцом снова сидели на скамейке и пытались начать разговор.
– Знаю, милая.
– Мне всегда казалось, что у нас была идеальная семья. Я тогда была ребенком и, возможно, многого не понимала. Но все изменилось после того, как ты резко исчез из моей жизни. Я потеряла не только отца, но и всю музыку. Ты оставил мне скрипку, но я не могла на ней играть. Инструмент у меня забрали, а мою любовь к музыке растоптали.
– Ох. – Он выглядел потрясенным. – Я не знал. Прости меня, я не знал, что все так будет.
– Целых два года я не брала в руки инструмент, хотя ощущала бесконечную потребность погрузиться в привычный мир музыки, который окружал меня практически с рождения, а найдя скрипку, играла на ней тайком, в постоянном страхе быть пойманной, в ожидании того, что меня застукают на месте преступления и превратят любимый инструмент в щепки. Вот какой была моя жизнь. Такой она стала после того, как ты бросил нас с мамой.
Он долго молчал, подбирая слова в ответ.
– Ты права, у нас была идеальная семья. В то время в нашей жизни была любовь, много музыки, но мало денег.
– Ты бросил маму ради другой женщины? Мне надо знать, почему она каждый раз плачет при виде скрипки. – Мне так нужны были эти ответы.
Казалось, его затянувшееся молчание оглушало сильнее какофонии звуков.
– Я не бросал твою маму, – вдруг ответил он. – Но я не знаю, должен ли рассказывать тебе все. Будет лучше, если это сделает она сама.
– Она ничего мне не расскажет, – с нажимом произнесла я. – Я хочу знать все, я хочу прямо сейчас услышать от тебя ответы на все свои вопросы. Пожалуйста.
– Хорошо, но эта правда… она может… может быть жестока.
– Я слушаю. Ты сказал, что не бросал маму. Что тогда случилось?
– Да, я не бросал твою маму. Я всегда любил ее. А еще я всегда любил музыку. Она была важной частью моей жизни. Тогда я был всего лишь посредственным скрипачом в составе гастролирующего оркестра. Я был предан своему делу, предан своей семье. Все было хорошо до того момента, как мне предложили стать ведущей скрипкой и отправиться в мировой тур. Мне всегда казалось, что Вера понимала меня, что разделяла все мои переживания, что она жила вместе со мной в моем вдохновенном творческом мире. Я часто играл для нее, придумывал особенные мелодии, посвященные ей. Ты тоже росла в окружении звуков скрипки, твой талант развивался необычайно быстро, ты все схватывала на лету. Но потом Вера начала ревновать меня к музыке и видеть в ней какую-то угрозу. В нашей жизни стало появляться все больше непонимания. Она больше не хотела слушать композиции, которые я ей посвящал. Она боялась отпускать меня на концерты, ее постоянно одолевала дикая ревность. Притом что она всегда была для меня единственной женщиной. Однажды, когда я вернулся с гастролей, она почему-то решила, будто я изменил ей с другой женщиной из нашего оркестра. После этого Вера как с цепи сорвалась. В эти же дни, во время одного из плановых медосмотров для оркестра, я узнал, что у меня вторая стадия рака мозга. Это стало для меня полнейшей неожиданностью, ведь я чувствовал себя превосходно, а головные боли, которые иногда мучили меня, казались обычной вещью. Я несколько дней собирался с мыслями, морально готовился, чтобы рассказать ей об этом. Когда у меня на руках уже были все обследования, я сообщил Вере, что нам нужно будет серьезно поговорить. Но я не успел ей ничего рассказать, потому что твоя мать решила, будто речь пойдет о том, что я ухожу от нее к другой женщине. Едва я попытался рассказать о своей болезни, надеясь, что вместе мы найдем способ пережить это, она выдала мне, что изменила мне со своим начальником и хочет порвать со мной. В то время она работала финансистом в ювелирной корпорации Германа. Ну вот у них и закрутился служебный роман. Как выяснилось, он продолжался довольно долго, пока я, ничего не подозревая, разъезжал по гастролям. Она сказала мне, что любит Германа, потому что он любит ее, а я, как она считала, любил только свою скрипку. Эта новость сломила меня окончательно, поэтому я собрался, схватил футляр со скрипкой и вышел. Твоя мать бросилась за мной, я помню, как мы кричали друг на друга прямо на глазах у прохожих. В какой-то момент она выхватила у меня футляр со скрипкой и с ненавистью бросила его на дорогу, на проезжую часть. Я инстинктивно дернулся вслед за ним и… угодил под машину.
Я очнулся на следующий день в больнице. Первым человеком, которого я увидел, была Вера. Она цеплялась за меня со слезами, умоляя, чтобы я простил ее. Но… но я не мог простить ей предательство. От врачей она узнала, что у меня глиобластома. Из-за черепно-мозговой травмы, которая произошла в результате аварии, она начала резко прогрессировать. Доктор сказал, что мне требовалась срочная операция стоимостью в два миллиона рублей. У нас таких денег не было, как и возможности найти их в
