морозом ячеек с острыми краями, похожих на крупные, зачем-то выкрашенные белым пчелиные соты. Как же мы могли его не заметить, этот след, подумала я, мы, наверное, уже давно едем прямо по нему.
— Может быть, поедем другой дорогой? — предложил Андрей, но Сережа отмахнулся:
— Нет никакой другой дороги. Здесь и одна-то дорога — чудо.
— И куда она ведет, эта дорога?
— К нашему озеру она ведет, — мрачно сказал Сережа, — здесь просто некуда больше ехать. — И прежде, чем кто-нибудь из нас успел вставить хотя бы слово, заговорил снова, заглядывая нам в глаза, каждому по очереди: — Послушайте. Мы не можем сейчас повернуть назад. Нам некуда поворачивать. Запасного плана у нас нет, да мы и не осилим сейчас никакой запасной план. Мы уже сутки не ели и не спали, топливо почти на исходе.
Мы молчали, не зная, что возразить, не уверенные, что вообще стоит ему возражать, но он, вероятно, истолковал это молчание по-другому, потому что сказал почти с вызовом:
— Ну, хорошо. Если есть другие идеи, сейчас самое время. Куда мы поедем? Назад, в Медвежьегорск? А что, там весело. Или давайте останемся здесь, починим какой-нибудь домик, вот этот, к примеру, а? Или вон тот. Умеешь дома строить, Андрюх?
— Да ладно тебе, Серега, — перебил его Андрей хмуро, — ну что ты завелся.
— Поедем тихо, — сказал тогда Сережа, — порядок прежний: я впереди, за мной Андрей, потом Анька. Ружья держите наготове, смотрите по сторонам. Рацией не пользоваться. И, Андрюха, выключи свою иллюминацию.
И мы поехали — а точнее, поползли, небыстро, гуськом — снега на этой лесной дороге было уже так много, что, пожалуй, если бы не широкая колея, оставленная грузовиком, нам вообще не удалось бы здесь проехать; я представила себе, как мы бросаем машины и оставшиеся до озера двадцать километров идем пешком, соорудив какие-нибудь примитивные волокуши, и тащим на себе сумки, коробки, детей; мы ни за что не прошли бы — на таком морозе, в глубоком снегу, даже если бы оставили большую часть вещей, даже если бы мы оставили все вещи, потому что ни Леня, ни папа не смогли бы этого выдержать — их пришлось бы нести, да и никто из нас, женщин, тоже, наверное, не смог бы. Если бы не эта чужая колея, мы, скорее всего, замерзли бы насмерть где-нибудь на полпути, прямо посреди леса, думала я, глядя на мерцающие впереди красные огоньки прицепа, а это значит, что нам опять повезло — если, конечно, не считать того, что место, где мы надеялись спрятаться от всего мира, безлюдное, никому не известное, безопасное, оказалось не таким уж необитаемым. Впервые за одиннадцать дней я поймала себя на том, что перестала мысленно подгонять время, считать километры, потому что больше не уверена в том, что именно ждет нас в конце дороги; и, как всегда бывает в таких случаях, время немедленно рвануло вперед и понеслось, лихо и ехидно. Через сорок минут мы были на месте — я поняла это сразу, даже не глядя на спидометр, еще до того, как идущие впереди машины остановились; сердце у меня ухнуло вниз, я нажала на тормоз, а Мишка потащил ружье из-за сиденья. Я неуверенно потянулась к ручке двери. Выходить не хотелось; лучше было бы просто остаться здесь, в теплом салоне с ароматической коробочкой, приклеенной у лобового стекла, до сих пор еще источающей слабый апельсиновый аромат, и подождать, и заставить остаться Мишку; только Марина, сидящая позади, жалобно проговорила:
— Подожди, Аня, не выходи, не выходи, пожалуйста, пусть они сами… — И тогда я толкнула дверь, и вышла наружу, и пошла вперед, к Лендкрузеру, и Мишка пошел за мной.
Грузовик стоял прямо посреди дороги, перегораживая ее поперек — широкий, почти квадратный, уверенно упираясь в снег своими массивными черными колесами; вдоль борта высокой, грязно-зеленой металлической будки, под самой ее крышей, недружелюбно смотрели три небольших прямоугольных окошка. Подойдя поближе — Мишка обогнал меня почти сразу же и стоял теперь возле Сережи — я убедилась в том, что остальные уже успели выяснить: грузовик был пуст.
— Это оно? Озеро? — шепотом спросила я.
— Должно быть оно, — так же тихо сказал Сережа, — по идее, вон за теми деревьями, но точно сказать не могу, темно, не видно ни черта, и потом, я последний раз тут был четыре года назад.
— Это же военный грузовик, да? — сказал Мишка. Сережа кивнул.
— Значит, там, впереди, военные?
— Не обязательно, — ответил Сережа, а я тут же вспомнила тот, последний, день перед нашим отъездом, когда другой грузовик, очень похожий на этот, остановился возле Лениных ворот, и подумала, даже если это военные, это ведь совершенно ничего не значит, абсолютно ничего.
— Зачем они его здесь бросили без охраны? — спросил Мишка, с радостным любопытством оглядывая грузовик.
— А зачем им тут охрана? — пожал плечами Сережа. — Через лес его не объехать. А пешеходов они, судя по всему, не боятся.
— В общем, вы ждите здесь, а я схожу вперед, посмотрю, что там, — сказал он после паузы. — Фары погасите и сидите тихо. Вряд ли это займет много времени.
— Я с тобой, — быстро сказал Мишка.
Сережа покачал головой, и мы оба — и я, и Мишка — тут же поняли, что спорить сейчас бесполезно, и я подумала, только не вздумай сказать сейчас «если я не вернусь», даже не думай сказать это мне, и он не сказал — на самом деле видно было, что он вообще больше не собирается ничего говорить, он просто снял ружье с плеча и повернулся, чтобы обойти грузовик, и тогда я сказала:
— Подожди, — и он остановился и повернул ко мне лицо; я могла бы сказать «почему ты?», я могла бы предложить «я пойду с тобой», могла бы повиснуть у него на шее, спорить, тянуть время и задерживать его, я могла бы просто сказать «я люблю тебя», только все это сейчас было бессмысленно и не нужно, если бы я верила в бога, я бы тебя сейчас перекрестила, думала я, глядя ему в глаза — лицо у него было усталое, а вокруг губ уже начал образовываться иней, — но это глупо будет выглядеть со стороны, и к тому же я не помню,
