в кармане ледяная рука,
Ссаженные костяшки, ветер знобит деревья.
Это вопрос веры или доверья,
И мера невелика.
Евгения Риц. «У него в кармане ледяная рука…» [1274].
Аномальное обозначение объекта в конструкциях с предлогом о
Поэзия показывает экспансию предлога о/обо с формами предложного падежа, свойственную почти всем разновидностям современной русской речи[1275] (см.: Гловинская 1996: 252–262), но в таких сочетаниях, которые для практической речи не характерны, например:
И остаётся как парус высунуть язык,
ставлю на капитанский мостик свечу – в бутыль,
ориентир – по блеску пуговиц кителя, если уж вычеркнута Звезда,
и курю о юных животных – девонских, в ушах серьга,
разноцветнокожих, в наклейках и без.
Виктор Соснора. «Не жди» [1276] ;
с чемоданом и футляром
я влачусь в центральный парк
где сейчас гуляют пары
выдыхая ртами пар
я приду займу скамейку
или лавочку займу
и не подберу копейку
а десятник подниму
закурю о чём-то вечном
и открою чемодан
чуя как крылатит плечи
рифма коих никогда…
а потом футляр открою
и ныряя с головой
из далёких непокоев
в беспардонный беспокой
я подумаю недаром
и почувствую не зря
я влачился по бульвару
с чемоданом и футляром
с недосыпа с перегаром
на гуляющие пары
зенки красные хмуря[1277]
Борис Гринберг. «с чемоданом и футляром…» [1278].
В последних двух текстах очевидна компрессия: конструкция курить, думая о чем-то (или куря, думать о чем-то) преобразуется в сочетание курить о чем-то. Глагол курить, перенимая от глагола думать его косвенно-объектную валентность, дополнительно приобретает значение ментального действия.
Другие примеры компрессии:
На златом крыльце сидели
вечером втроём
на закатный свет глядели
каждый о своём
дышат яблоки из сада
падший лист летит
предосенняя прохлада
губы холодит
Ирина Ермакова. «Вечер» [1279] ;
check me out, отель калифорния!
пансион на метро одеон,
я то съеду я девка упорная,
не с такого съезжали, а он
всё грустит и хрустит круассанами,
теми самыми – да, теми самыми,
что на голые ланчи в кровать
подавали во дни несказанные,
когда было о чём пировать.
Лена Элтанг. «будто крошки подсохшие, острые…» [1280] ;
хинкальная закрылась навсегда
а как они готовили хинкали
стучит по крыше ржавая вода
но достучится – мёртвая – едва ли
там было всё что можно пожелать
душе вечерней в таинстве событий
там можно было есть или лежать
безмолвствовать в пару иных наитий
и водки замороженной графин
нарезать на галеты для поэтов
теперь ты сам графин и господин
теперь ты сам
налей себе об этом
Андрей Коровин. «хинкальная закрылась навсегда…» [1281] ;
я сегодня остался без тела:
январь
вместо меня блестело:
январь
опусти руку
нашарь
глазное яблоко:
лежит
на глазном дне
обо мне
обо мне
это яблоко
лежит
обо мне
нырни за ним вне
верни меня мне
нырни за ним вне
верни меня мне
нырни меня мне
нашарь
Михаил Гронас. «я сегодня остался без тела…» [1282] ;
Ското-место. Уже? Это где?
За мешками, набитыми дымом,
Между Пантикапеем и Крымом,
За Боспором, а дальше везде.
Негодуют, едят ни о чем,
Расстилают своё ското-ложе.
Чем на дедушку больше похожи,
Тем заметней легки на подъем.
Света Литвак. «Ностальгия» [1283] ;
На шее круглый камень из стекла
задумал воду и блестит о ней, а —
мир уже осенний, дверь окна
не заперта, а только призакрыта
Надя Делаланд. «А мир уже осенний. Виноград…» [1284] ;
Но бабочка проспект перелетает…
Я десять лет не соберусь ответить,
зачем так весела, о чём мелькает
и почему так хорошо на свете?..
Михаил Дидусенко. «Какая книга помогает чуду…» [1285] ;
Я продолжаюсь, и в самой глубокой норе
спят обо мне этот сон подозрительно длинный.
От ноября не уехать – в нём нужно стареть,
в рифму ссыхаясь с листвой, с терракотовой глиной.
Надя Делаланд. «Это – ноябрь, рассмотри его медленно, жук…» [1286] ;
Тебе куда? Мне – в сторону шестую.
Я – там живу. Посмеешь – приходи,
ведь каждый все равно всегда один,
но – здесь душа об этом протестует…
Надя Делаланд. «Извини, что состарилась…» [1287] ;
– О чем ты бежишь, утренний бегун в парке?
О чем неслышно рушишь воздушные арки,
врата света, встающие перед тобой незримо?
О чем возвращаешься, падающие листья целуя,
о чем волочит стопу, припадая слегка на цезуре,
бегущий рядом ризеншнауцер-сучка по имени Рифма?
– О тебе бегу, наблюдатель, с пятого этажа глядящий,
воздвигающий эти врата, откладывающий в долгий ящик
все на свете, заслышав осипший тростник знакомый.
О тебе, даже и тогда не выходящий из дома,
ссылаясь на геморрой, на лень, на теплое лоно,
когда мимо тебя пробегает твой истинный звук, настоящий…
– Обо мне? Не может быть. Не могу поверить.
Отвернусь от окна, уткнусь взглядом в картины, в двери,
в засохший вереск…
Мне волнения запретили терапевт и знакомый сексолог.
– Отвернись. Но учти – больше о тебе не пробегу ни разу.
Не замедлю быстротекущее время, не дарую радость,
Что ты мог бы познать, следуя ритму моих кроссовок.
Геннадий Каневский. «О чем ты бежишь, утренний бегун в парке?..» [1288] ;
Куда денешься от тяжести век,
ведь ты не яблоко, а человек.
О чём сплю я? – О той стороне реки,
где люди братья, а не братки.
Булат Аюшеев. «Сплю – в небе братья Люмьер…» [1289] ;
Потому что в смерти – не в постели:
