блестящим серебряным эфесом в черных ножнах. Напротив тахты Верочка увидела большую фотографию в рамке со стеклом. Верхом на коне сидела молодая женщина в буденовке, с красным бантом на груди и с шашкой на боку, кажется, с той самой, которая висела на ковре.
«Кто это? — подумала Верочка. — Похожа на мою маму. Но откуда буденовка? Их же носили еще в гражданскую войну? Неужели?..»
И Верочка замерла от удивления. Что-то непонятное было во всем этом. Папа ничего подобного никогда не рассказывал. Кажется, мама в молодости играла в любительских спектаклях. Может, это она сфотографировалась в какой-нибудь роли, загримированная и наряженная?
Раздумья Верочки прервал стук в окно. Она открыла раму и увидела пожилого высокого мужчину с рыжеватыми усами.
— Вам кого? — спросила Верочка.
— Настасья Гавриловна дома? — учтиво поклонился за окном мужчина.
— Она скоро придет.
— Скажите ей, чтобы зашла в горком. На бюро будут разбирать ее вопрос о музее, непременно просят прийти.
— Хорошо, я передам.
Верочка захлопнула окно и вернулась в комнату, где висела шашка. Постояв у порога, она влезла на тахту, сняла тяжелую шашку, стала разглядывать ее. Вынула из ножен, потрогала пальцем острие, вытянула руку, с удовольствием размахнулась, рубанув воздух. Потом села на пол, положив шашку на колени, принялась разглядывать узоры на эфесе и заметила выгравированную надпись:
«Лихому красному коннику Настасье Гавриловне Смушковой за храбрость в боях с белыми бандами».
— Вот здорово! — воскликнула Верочка, вскочив на ноги, и еще раз взмахнула шашкой. — Вот так обыкновенная бабушка!
Она подбежала к фотографии и вновь взглянула на нее. Теперь не было сомнения в том, что всадница в буденовке с красным бантом на груди была не кто иная, как Верочкина бабушка, Настасья Гавриловна Смушкова. Значит, она героиня гражданской войны, красный конник, лихой и храбрый боец?
Верочка с нетерпением дождалась Настасью Гавриловну и сразу с порога потащила ее в таинственную комнату.
— Это ты, бабушка?
Настасья Гавриловна быстрым взглядом окинула портрет, добро улыбнулась ему, как старому знакомому:
— Разве не похожа? Конечно я. И шашка моя. Сам Котовский подарил, Григорий Иванович.
Бабушка молодцевато щелкнула каблуками и с неожиданным озорством подмигнула Верочке.
— Я умела скакать на коне. У многих беляков остались зарубки от моей сабли.
Она опустилась на стул, сняла с головы платок и стала вынимать из сумки яблоки и складывать их в глубокую тарелку.
— А ты партийная, бабушка? — спросила Верочка.
— С девятнадцатого. Вступила после того, как твоего деда, а моего мужа, Василия Спиридоновича Смушкова, убили махновцы.
Она сложила яблоки и с тарелкой в руках поднялась из-за стола.
— Сколько же ты горя пережила, бабушка, — говорила Верочка, покачивая головой. — Какая ты славная. Оставь яблоки, не суетись, мне ничего не нужно.
Присев на стул и не выпуская из рук тарелку, Настасья Гавриловна с доброй улыбкой смотрела на внучку: от возбужденной, радостной Верочки трудно было отвести глаза.
— А что ты делала в Отечественную войну? — спрашивала внучка.
— Что все добрые люди делали, то и я... С фашистами воевала. Только не так, как в гражданскую, а по-другому. Мне тогда уже за пятый десяток перевалило — на коне не поскачешь, саблей не размахнешься. А все-таки воевала с проклятыми.
— Что же ты делала? — допытывалась Верочка, не представляя себе, как это немолодая женщина могла воевать с вооруженным врагом. — Как же ты их била?
— После расскажу, — перебила Настасья Гавриловна внучку. — Всякое бывало. Пойдем завтракать.
Она неожиданно легко поднялась с места, выпрямилась. В ее движениях на минуту появилась былая выправка, Верочке даже показалось, что бабушка щелкнула каблуками.
«Вот так новости, — думала Верочка. — Что же папа никогда не рассказывал мне об этом?»
— А мама тоже воевала? — спросила Верочка Настасью Гавриловну.
Бабушка вздохнула. Подошла к ковру, сняла шашку, погладила ее и повесила на место.
— Зиночка тоже была смелая. Отчаянная голова. Она воистину героиней была.
— Ты мне покажешь тот лес, где маму убили?
— Покажу. И на ее могилку сходим, цветы отнесем.
Верочка уткнулась лицом в бабушкино плечо и заплакала. Настасья Гавриловна гладила мягкие волосы внучки своей сухонькой, жесткой рукой. Скупые слезы медленно катились по ее худому, морщинистому лицу. Она заплакала, может быть, в первый раз после войны.
Несколько дней Настасья Гавриловна водила Верочку по городку, показывала памятные места, связанные с жизнью Верочкиной матери Зинаиды Васильевны. Они посетили госпиталь, где работала Зинаида Васильевна в начале войны, осмотрели домик в тихом переулке, в котором она скрывала двух раненых советских командиров. Побывали и в лесу, в местах расположения бывшего партизанского отряда. Зашли в бревенчатую землянку, бывшую когда-то партизанским госпиталем, молча постояли на пороге, заросшем густой высокой травой. Здесь, на широких дощатых нарах, пристроенных вдоль стен, когда-то лежали раненые партизаны, подстелив под бока пучок соломы или сена. А там, в дальнем уголке, размещался медперсонал отряда — доктор Зинаида Васильевна и ее помощница Катя Веселова. К стенке была прибита небольшая аптечка, которая до сих пор висит над нарами. Полочки почерневшего от времени ящика покрылись пылью и затканы паутиной, и только нестершийся красный крест напоминает о том, что здесь некогда хранились лекарства, бинты и все несложное хозяйство санчасти отряда.
Настасья Гавриловна помнила все подробности жизни лагеря, в котором ей довелось тайно бывать несколько раз. По заданию подпольной партийной группы она передавала командованию партизанского отряда добытые товарищами сведения о немцах.
Поздней осенью сорок первого года в глухую дождливую ночь в партизанский отряд ушла ее дочь Зина.
Партизаны совершили много налетов на немецкие обозы, взрывали склады с оружием, разрушили железобетонный мост, подожгли штаб-квартиру фашистов.
В первое время Настасья Гавриловна тревожилась о Зине, все, бывало, думает о ней. По ночам не спала, ворочалась с боку на бок, прислушивалась к лаю собак, к отдаленному гулу проходящего поезда, к одиноким выстрелам в глухой темноте. Так проходили недели и месяцы. Но потом, когда Настасья Гавриловна стала сама узнавать о смелых партизанских делах, побывала в лесу, увидела Зиночку живой и невредимой, она незаметно для себя освободилась от мучившей ее тревоги
