Да, такой «космистский» поток в русской культуре был. Он есть даже сейчас, но ослаб… Потому что исчезла питавшая его туземная Россия.
Вот только называть его «русским космизмом» неточно — он и не совсем русский, и уж тем более не космизм. Это — универсализм, видение мира как единства, характерное для любой традиционной культуры. Мир как целостность видели не только русские туземцы, а вообще все туземцы на всем земном шаре — и в этом их качественное отличие от европейцев.
В этом смысле можно (и нужно) говорить о полинезийском, об африканском и, допустим, цейлонском «космизме». Другое дело, что никто в традиционном обществе и не пытается доказывать очевидное: представления о мире как о единой целостности и о человеке как части мира. Вот когда такая туземная система представлений сталкивается с европейской системой мира, расчлененного на части, видимого как хаос и как склад не связанных между собой явлений… Вот тогда для туземцев наступает время утверждать свою систему представлений и ценностей.
Начинается модернизация, и европейская культура как бы «накладывается» на мир людей, несколько поколений сохраняющих прежнее целостное мироощущение. Возникает «раздвоение сознания» вполне в духе русского дворянства XVIII, русской интеллигенции XIX веков. Эти европейски образованные люди частично продолжают осмыслять мир и чувствовать, как туземцы, и они-то выражают универсальное мировоззрение. Назовите его любым словом: «докапиталистическое», «доиндустриальное», «аграрное», «неевропейское», «восточное», «туземное»… От слов мало что изменяется.
«Космизм» впервые выражен в Англии XVI века, и он очень «русский» по духу. Проповеди Джона Донна совершенно ясно показывают: в Англии утверждается нововременная культура. Разорванность мира, трагическая отделенность людей друг от друга и от остального мироздания начинают требовать специального осмысления и порой — духовного противоборства. Джон Донн сумел выразить именно это состояние: ужас стихийного «космиста», мир которого разрывается на части.
«И не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, потому что он звонит по тебе!» — могучая поэзия проповедей Джона Донна не была понята современниками, — нововременная культура тогда была на подъеме.
Но не случайно поняли и полюбили его отдаленные потомки. К середине XX века в Англии пришло время осознания своей целостности (и тем самым время Джона Донна).
Позже представления «космизма» были выражены в Германии XVIII — начала XIX веков (т. е. в начале немецкой модернизации) А. Гумбольдтом, проявились в большом числе явлений немецкой культуры того времени. В. И. Гете — писатель никак не менее «космический», чем Ф. М. Достоевский или Л. Н. Толстой. Характерно — он-то и прославился в веках.
Но нигде больше модернизация не длилась так долго, как в России, нигде больше несколько поколений народа не жили в условиях незавершенной, продолжающейся модернизации.
Растянутость во времени русской модернизации сделало «космизм» столь заметной частью мировоззрения нескольких поколений. Модернизация России проходила по границам сословий. Тот тип мироощущения, который уже начал исчезать в верхушечных слоях русского общества, возник и утвердился в трех поколениях, для которых модернизация пришлась уже на годы Советской власти.
Совершенно прав Н. Н. Моисеев, говорящий о русском космизме как о народном мироощущении. Поколениями российские ученые и литераторы умели высказать это мироощущение вслух и выразить на языке литературных произведений и научных исследований.
Туземная Россия никогда не смогла бы произвести такой прорыв в науке, философии, литературе. Но этого не смогла бы сделать и европейская Россия без туземной. То, что мы называем «культурным феноменом XIX века», порождено обеими цивилизациями — их взаимодействием, переплетением, постоянным контактом.
Не хочется быть мрачным пророком, но боюсь, самое плодотворное время русской науки, философии и литературы уже миновало — именно по этой самой причине.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Долгожданный суд потомков
Слишком поздно настает:
Перед нами средь обломков
Жизни прерванной полет.
В. Берестов
Страница истории перевернута. Русская модернизация закончилась. Она затянулась, русский образованный слой за поколения привык жить в Стране Вечной Модернизации. Мы привыкли быть безответственными интеллигентами, поучающими и власть и народ.
Теперь нам придется быть не «вождями народов», а скромными специалистами.
Это хорошо. Теперь нас не развратит омерзительная власть над крепостными, мы не почувствуем себя чужаками в собственной стране, не будем вынуждены пресмыкаться перед властью, вымаливая медный грош.
И нам самим не придет в голову палить из пушек по деревням, чтобы заставить крестьян сажать картошку, или завести крепостной гарем. И Салтычихи больше не будет, ее вовремя посадят в сумасшедший дом или в тюрьму.
При всех издержках — все равно хорошо.
К тому же нас не будут окружать замордованные русские туземцы. Интеллигенции нет, но и народа больше нет. Двести лет русский народ то пассивно хоронил все попытки его переделать, то оскаливался пугачевщиной. Теперь все даже недавние потомки «народа» — русские европейцы с разной квалификацией. Некому подпустить нам «красного петуха», повесить «поближе к звездам»; нам не устроят революцию, больше всего напоминающую набег орды Батыя на цивилизованные страны. Наших детей не утопят в уборных на наших глазах.
…Но только вот кого мы будем теперь поучать? Кого поведем к сияющим высотам прогресса? Кого станем загонять железной рукой в счастье? Русской интеллигенции придется переосмыслить свое место в жизни и свою роль на Земле.
Наконец — у кого мы, с нашей все более узкой специализацией, сможем черпать космистские идеи? У кого мы почерпнем убежденность, что мир — един, что все в нем взаимосвязано и что связи объектов важнее, чем структура каждого из них?
Невольное опасение — а не превратимся ли мы в очень уж обычный, непривычно заурядный народец? Народ такой же, как все; которому нечего сказать всем ближним и дальним?
И еще — туземной России все-таки жалко. В ней было и много хорошего.
