Неделю спустя мы отплываем на одном из торговых судов Даниэля аль-Рибати, поспешно и тайно ускользнув с немногочисленными своими пожитками, письмами от мистера Дрейкотта в Королевское общество и несколькими флаконами его таинственных эликсиров. Бен Хаду, признательный мне за спасение жизни, вручает нам неплохую сумму денег, в обмен на которые я обязуюсь проследить, чтобы его молодая жена Кейт благополучно отправилась к нему на одном из возвращающихся в Марокко кораблей. Мне также выдается список того, что нужно купить на лондонских рынках для его дома в Фесе — список длиной в мою руку.
Что за жизнь ждет нас в Лондоне, сложно представить. Англия непохожа на Марокко, где чернокожие берут в жены белых женщин по приказу султана, и никому не приходит в голову задуматься по этому поводу. Возможно, нам придется пожениться тайно и жить для внешнего мира как хозяйка и слуга — как герцогиня Мазарин и Аддо, Властелин Дороги, принявший личину невольника Мустафы. Но у нас будет Момо, а Момо был ключом ко всему. Да и важно ли это, раз у нас едва ли появятся общие дети? Мы будем странной семьей, но ни Элис, ни я не слишком заботимся об одобрении света: мы пережили то, что куда хуже грубых слов и косых взглядов, и какое бы будущее нас ни ожидало вместе, оно точно будет лучше раздельного прошлого, которое мы вынесли.
К тому же король дал мне перед отъездом два обещания: он обещал сделать все возможное для Элис, если султан отпустит ее из гарема; и мне, если я вернусь и сам того пожелаю, посулил место королевского музыканта в Уайт-Холле, и я надеюсь, что благодаря этим обстоятельствам, а также нашей собственной стойкости и решимости, мы преодолеем все невзгоды.
Слишком ли дерзновенно желать, чтобы мужчины и женщины не были невольниками и свободно строили свою жизнь вместе?
Мы можем только надеяться: в конце концов, чудеса случаются — это точно известно.
Историческая справкаСултан Мулай Исмаил царствовал в Марокко с 1672 по 1727 год — необычайно долгий срок для правителя «корзины крыс». Одну из причин его успеха объясняет прозвище, под которым он известен: Сафак Адимаа, Кровожадный. Другой можно счесть его политику насаждения власти через внешние атрибуты: он внушал народу священный ужас, окружая себя роскошью и величием. В этом — как и в размахе и объемах могущества — он был последним султаном, которого можно считать по-настоящему равным его европейским коллегам.
За пятьдесят пять лет абсолютной власти он усмирил горные племена Рифа и Атласа, отвоевал приморские города Танжер и Мамуру, Асилу и Лараш у иностранных государств, укрепил суверенитет Марокко, защитив его от турецкой Оттоманской империи; он перестраивал мечети, святилища, строил мосты, касбы и, разумеется, необыкновенный дворцовый комплекс в Мекнесе, остатки которого сегодня признаны ЮНЕСКО памятником международного наследия.
В 1703 году один из послов спросил сына Исмаила, сколько у него братьев и сестер. Через три дня ему предоставили список, состоящий из 525 мальчиков и 342 девочек. В 1721 году о султане говорили, что у него «семьсот сыновей, способных сесть на коня». Последний сын Исмаила якобы родился через полтора года после смерти султана — случай поистине удивительный.
Жен Исмаила и женщин его гарема отследить куда труднее, поскольку даже в официальных записях многие значатся под одним арабским именем, данным им лишь после обращения в ислам, по собственному выбору или по принуждению. Среди них всего одна постоянная: лалла Зидана, купленная у брата султана за шестьдесят дукатов. По всем воспоминаниям в поздние годы она была огромной чудовищной силой при дворе: необъятно толстая, странно одетая, державшая в страхе всех «ведьма Зидана». Несмотря на это, а возможно, и благодаря этому, Исмаил тридцать лет сохранял к ней привязанность, и она была абсолютной владычицей его гарема. Ее старший сын, Зидан, был провозглашен наследником Исмаила, хотя и не был его первенцем. Однако в 1700 году султан лишил его наследства в пользу второго сына Зиданы, столь же бесполезного Ахмеда аль-Дахеби, Золотого.
После смерти Исмаила в 1727 году между его выжившими сыновьями началась отчаянная борьба за власть, и объединенное королевство Марокко очень скоро распалось в кипящем котле гражданской войны и морального разложения.
Мекнес называли вторым Версалем. Мулая Исмаила и Людовика XIV сближала жажда строительства — и власти, — и оба были страстно увлечены возведением своих дворцов. Пусть Версаль строили и не рабы, но Людовик не заботился о жизни и безопасности рабочих. Суровой зимой 1685 года на стройке работало почти сорок тысяч человек, несмотря на страшный мороз и болезни. Многие умерли. Разумеется, судьба тысяч невольников Мекнеса гораздо страшнее. Но если Версаль симметричен, упорядочен и элегантен, дворцовый комплекс Мекнеса, с его пятьюдесятью соединенными дворцами, мечетями, внутренними дворами, казармами и парками, был обширен и изменчив — его проект все время пересматривался, стены и постройки возводили и сносили по прихоти создателя дворца.
Наследники Исмаила продолжили строительство, но в 1755 году ударная волна страшного Лиссабонского землетрясения, мощность которого, по некоторым данным, достигла 9 баллов по шкале Рихтера, нанесла стройке непоправимый ущерб, за минуты превратив в щебень то, что строилось много десятилетий и унесло тысячи жизней. От безумного дерзкого проекта Исмаила сохранились лишь его удивительный мавзолей, части Дар-Кбиры, большое зернохранилище, некоторые внешние стены и городские ворота. Несмотря на это, руины стоит посетить, просто, чтобы осознать размах гигантомании султана.
У Карла II не было законных наследников. Но, по разным сведениям, он был отцом от двенадцати до четырнадцати незаконных отпрысков, и очень возможно, что были и другие, не выжившие или не признанные. Всюду, где бы ни вставал на постой во время изгнания, до Реставрации 1660 года, король сеял свое семя: в Джерси в 1646-м и в Гааге в 1649-м, в Париже в 1650-м и в Брюгге в 1656-м. Элис Суонн — вымышленный персонаж; однако у султана Мулая Исмаила была по крайней мере одна, а возможно, две жены-англичанки, которых он очень любил. Одна умерла (или исчезла), а вторая, несколько позже, чем моя Элис, родила сына, который был признан законным наследником, и тоже носил имя Мохаммед (хотя, надо заметить, Мохаммед — обычное имя первенцев в Марокко).
