Король не забывал о том, что читал во время изгнания. Через несколько месяцев после восшествия на престол, в октябре 1461 года, проезжая через Мен-на-Луаре, он велел освободить Франсуа Вийона, посаженного в тюрьму по приказу епископа и герцога Орлеанского. Коммин, не всегда ему потворствующий, явно не преувеличивает, говоря, что он «питал любовь к сочинительству». Помимо тысяч писем, рекомендаций и инструкций, замечательных по стилю, он является автором, по меньшей мере, трех важных произведений — «Наказов» французской Церкви в отношении Прагматической санкции (взятых за образец и включенных юрисконсультом Франсуа Дюареном (1509—1559) в книгу «De sacrus Ecclesie ministeriis et beneficiis»[16]); сборника доказательств, касающихся права королей Франции претендовать на коро-девство Неаполь и Сицилию (который заранее оправдывал вооруженное вторжение, именуемое ныне «Итальянскими войнами»); а главное — «Розового куста войн». В «Розовый куст», написанный в 1482 году (до нас дошло восемнадцать рукописных списков с него, шесть из которых являются точной копией великолепной иллюстрированной книги, предназначенной дофину Карлу), входят календарь, молитвы, собственно «Розовый куст», «Хроника истории Франции» со времен Троянской войны и царя Приама и ряд молитв.
Это сборник «максим», политическое завещание с целью побудить дофина достойно править страной. Некоторые авторы, решительно не желавшие видеть короля писателем, приписывали его врачу Пьеру Куане, кстати, автору морализаторской поэмы «Книга трех возрастов», имевшей большой успех. Но на сегодняшний день все сомнения развеяны: Куане — возможно, компилятор или простой переписчик — писал под диктовку Людовика XI, который обращается непосредственно к своему сыну («ты придешь царствовать»). Король возвращается здесь в иной, более четкой и прямой форме, к большей части своих «Наказов сыну об управлении королевством», которые он торжественно зачитал 21 сентября 1482 года и которые были зарегистрированы Счетной палатой 7 ноября и Парламентом 12-го.
Существует достаточно свидетельств в пользу того, что Людовик был не пустосвятом, падким лишь до побрякушек и реликвий, а любознательным человеком, стремящимся узнать лично и залучить к себе поэтов, грамматиков и «ораторов» — одним словом, знаменитых гуманистов своего времени. Фран-ческо Филельфо, проживший семь лет в Константинополе и женившийся там на дочери своего хозяина Иоанна Хрислораса, преподавал греческий язык в Болонье, Флоренции, Павии, Венеции и Риме. Он осыпал короля похвалами и посвятил ему один из своих трудов — «De recta puerorum educatione»[17]. Король был из тех, кто хорошо принимал греков, бежавших на Запад: «Многие из образованных людей, изгнанных из оного града (Константинополя. — Ж. Э.) под тиранией турок, бежали к нему и были приняты благосклонно». В их числе — Георгий Клизин, Григорий Тифернас, преподававший в Парижском университете, Гермоним Спартанский, тоже преподаватель греческого, «а с ними иные достойные и вельми ученые люди, которые, поддерживаемые его щедротами, много послужили к процветанию учености в оном Университете».
Через Филельфо, Джакомо Амманати (назьваемого Пикколомини), кардинала Павии, и Донато Аччаюоли — выдающегося эллиниста, игравшего первую роль в «Камальдульских беседах» под председательством Лоренцо Медичи, — Людовик закупил в Италии, в частности, во Флоренции и Риме, множество латинских и греческих манускриптов (Иосифа Флавия, Плутарха, Сенеки). В то время как его отец Карл VII держал в небрежении королевскую библиотеку Карла V, Людовик позаботился о ее пополнении трудами итальянских гуманистов — Бартоломео Пизанского («О соответствии жизни блаженного Франциска жизни Господа Иисуса», «Житие и похвала Пресвятой Деве», «Проповеди о презрении к миру»), Гаспарино из Бергамо, который преподавал в Милане латынь («Трактат о композиции», «Трактат об орфографии», напечатанный в Париже в конце века), Джованни Антонио Кампани, сына простой крестьянки, которая, как говорят, родила его под лавровым деревом (сначала он был пастухом, а потом выучил латынь во Флоренции и греческий в Перудже, умер в 1477 году), а также Родригеса, студента из Саламанки, епископа Заморы, который, прибыв в Рим вместе с папой Калистом III в 1458 году, пробыл там до своей смерти в 1470 году («Зерцало человеческой жизни» — трактат о морали, отпечатанный в Риме в 1468 году и переведенный на французский язык в Лионе в 1477 и 1482 годах).
Хранителем этой библиотеки долгое время был Робер Гаген, уроженец Арраса, монах ордена тринитариев. Он изучал латынь и греческий в Париже, был послан в Гранаду для выкупа плененных христиан и поступил на службу к королю, который доверил ему несколько поручений, в частности, в Германии в 1477 году. Гуманист, переводчик Тита Ливия и Цезаря, переписчик Светония и «Энеиды», автор трактата «De arte metrificandi»[18], он рекомендовал своим ученикам изучать Лукреция, Горация и Ювенала. Они с королем придали королевской библиотеке такой блеск, что один итальянский посол назвал ее среди четырех главных достопримечательностей, увиденных им во Франции. У нас нет ни каталога, ни реестра выдачи книг, и мы не знаем, где хранились эти труды. Ясно одно: Людовик держал часть из них при себе даже во время переездов. В 1481 году конюшенным слугам было велено закупить «толстое полотно для оборачивания книг короля, поместить их в деревянный сундук и в бочку и привезти из Мирбо в Тур».
О том, что он призвал в Париж нескольких ученых мужей, оторвав их от трудов и покровителей, говорят нечасто, однако этот факт не вызывает сомнений. Так было с Галеатусом Мартинсом, уроженцем Италии, поселившимся в Венгрии под покровительством короля Матиаса Корвина; с Иоганном Рейхлином, родившимся в Пфорхайме, который учился в Париже, был вынужден вернуться в Германию, сопровождая сына маркграфа Баденского, но тотчас возвратился во Францию, совершенствовался в греческом языке и литературе под руководством Гермонима Спартанского, потом стал лиценциатом права в Орлеане в 1481 году. То же относится к немецким печатникам, набранным в Страсбурге и даже в Риме. Братья Мартин и Михаэль Ульрихи, жившие в гостинице «Золотое солнце» на улице Сен-Жак, напечатали «Перечень сомнений в вере» Бартоломео Пизанского, «Диалоги» Вильгельма Оккама и «Гомилии» святого Григория.
Таким образом, можно присоединиться к мнению Габриеля Ноде — сведущего человека, библиотекаря Мазарини, — который в 1630 году задался вопросом, «по какой причине историки пишут, будто Людовик XI был невеждой»; сам он превозносил короля Франции наряду с такими государями-гуманистами, как Лоренцо Великолепный, Альфонс Неаполитанский и Матиас Корвин. «По какой причине»? Во-первых, потому, что хронисты, к которым обращаются чаще всего, в том числе Коммин и Жан де Руа, совсем не интересовались воспитанием короля, его познаниями — одним словом, его личностью, и в основном говорили о событиях, войнах и заговорах. Во-вторых, несколько авторов с удовольствием приводили слова короля, который якобы сказал, обращаясь к дофину, что тот будет в достаточной мере знать латынь, если запомнит выражение «Qui nescit dissimulare nescit regnare» («Кто не умеет скрывать, не умеет править»). Но это значило намеренно вырвать фразу из контекста: речь шла лишь о политике и об искусстве управления; кроме того, Людовик (похоже, с полным на то основанием) мог усомниться в желании сына узнать больше. Но этого достаточно, чтобы представить короля «неотесанным, грубого нрава, врагом учености». С другой стороны, нельзя упускать из виду, какой вред принесли репутации Людовика XI враждебные свидетельства, собранные во время бракоразводного процесса Людовика XII, а еще более писатели, состоявшие на жалованье у Франциска I, которые старались составить своему королю репутацию великого мецената и человека тонкого вкуса, совершенно произвольным образом противопоставляя его Людовику XI — удачливому в политике, торжествующему над своими врагами, но неотесанному, невежественному, по меньшей мере, равнодушному к литературе и искусству. Все это сложилось в своего рода заговор против памяти Людовика XI и с целью создания мифа о Людовике XII и Франциске I.
