Книга Ледяной клад - Сергей Сартаков

Он замолчал, закуривая и ласково поглаживая блестящие высокие голенища своих бокарей, словно бы дразня Цагеридзе: "Вот это отхватил мужик штучки!"

Цагеридзе слушал Василия Петровича внимательно, не перебивая и даже, на удивление себе, не раздражаясь его грубыми и оскорбительными оборотами речи. В них он стал угадывать честную правду, во всяком случае большую и лучшую правду, чем в словах Баженова.

- Нет, Василий Петрович, консультант еще не уехал и задержится здесь на неопределенное время...

Он не договорил. Давясь горьким дымом, Василий Петрович хлопнул себя по голенищам.

- Силен! Силен мужик... Кха-кхе!.. Ну, силен... Кхе, кхе!.. Так и думал. Диссертацию себе гонит? Степень зарабатывает? Даю совет, а делай, что хочешь. Так? Начальника потом под суд, а мне - кандидата или как, доктора? Все ошибки начальника на бумаге разложены. Ум! Начальник не видел - я вижу. Я советовал - начальник не принял. Вопрос: и на холеру ты радиограмму подписывал: "Присылайте скорее"? Просил - слабость твоя. А ведь прислали бы так и так. Тогда - сила. Стой своем: не нужно, сам все знаю, мой рыск! Гляди, и отбился бы. - Василий Петрович выругался: - А в прокурорском деле бумажка, у которой внизу "Консультант ЦНИИ", - гиря! Потянуть может на самое дно. Понял? Вопросов нету, начальник? Пройдусь по конторе да пожру в столовке. Дома не ел, бабу у меня со встречи совсем развезло. Перерадовалась лишней стопкой. А занадоблюсь - через час буду на месте.

- Хорошо, буду иметь в виду.

Василий Петрович поднялся, стал вполоборота, повел рукой с дымящейся папиросой.

- С Баженовой все-таки что? Чем не сошлись? Такими бабами не кидаются. Она тут вокруг своей души забор каменный поставила, одного тебя допустила. Это учти. Многие добивались. Лопатин добивался - в зубы его! К тебе - с улыбкой. А какой конец? Баба черная ходит. Стянуло тоской! Зря! Чистое идиётство!

У Цагеридзе глухо застучало сердце. Он привык уже к запутанной речи бухгалтера, научился вылавливать в ней главное. Сочувственно, адресуя это сочувствие себе, он выслушал издевательскую речь Василия Петровича о консультанте ЦНИИ. Да, безусловно, был прав Василий Петрович. Он, Цагеридзе, напрасно тогда послал радиограмму, накликал сам себе лишних неприятностей. В этом готов он признаться открыто, вслух, к ядовитому удовольствию Василия Петровича. Но слова бухгалтера насчет Баженовой, сказанные беззастенчиво, в упор и с намеком на какую-то драму, в которой виновен будто бы он, Цагеридзе, заставили-таки его ожесточиться. Что этот непрошеный наставник все время проверяет его душу!

- Мне кажется, Василий Петрович, мы однажды пытались уже разговаривать приблизительно на подобную тему. И хватит! Зачем повторяться?

- Дело хозяйское, всяк сам со своим усам, - пожал плечами бухгалтер. А это куды ты денешь: какая неволя погнала человека по белу свету? Правильный бы путь - из Красноярска скорее домой. А нет - в вагон. У Анкудинова силой вырвать отпуск. Какой дурак такую пору в отпуск стремится? Тем более из зимы в зиму. От горькой нужды только. На морде написанное ведь тоже не скроешь. Провожал, видел. Зубы не светятся. Глаза словно в озерах плавают. Злишься? Не лезу я к тебе. Делай, думай, как хочешь. А мне Баженова - будто дочь. Жалко. А как?

- Простите, Василий Петрович, - тихо сказал Цагеридзе. Ему сделалось невыносимо стыдно: не понял, на этот раз не понял он, что было главным в путаных словах бухгалтера о Баженовой. - Простите, пожалуйста! О таком не говорят посторонним, но вам я скажу: Мария и для меня самый дорогой человек. Все остальное вы увидите и узнаете, когда она вернется из отпуска. Не ревную. Поехала на юг - хорошо! Пусть отдыхает. В марте цветет миндаль, слива. А путевки на лето дают не всегда. Летом пусть она будет здесь! Летом в Сибири не хуже, чем на Кавказе. На моем родном Кавказе! - и, увлекаясь, почти закричал: - Время придет, мы с Марией объездим все: Крым, Кавказ, Памир! На Камчатку поедем!

- Так вот, уже на Камчатку она вроде бы и поехала. Какой юг? Миндаль, сливы? - удивился Василий Петрович. - Поехала в Томск. Сам сажал в поезд. Билет в руках держал. Прямой вагон. Откуда путевка? Не знаю. Кто дал? Если есть - куда? В Томске миндаль не цветет, имей, моря нету. Глядишь? Оглушило? Не так, выходит, начальник, считал. Думай тогда. Вот это кросворт. Загадка тебе.

А дней через десять после этого разговора он получил первое письмо от Марии. Вежливое и, может быть, даже чуточку больше, чем просто вежливое.

Она писала о погоде, о забавных ощущениях человека, давно не бывшего в отпуску, а теперь скучающего о работе; о том, что здорова и в хорошем настроении; о том, что в мыслях у нее все время Читаутский рейд. Из самого письма невозможно было понять, в дороге оно написано или уже с какого-то "места". Если в дороге - куда, в какой город едет она? На конверте не было обратного адреса, а почтовый штемпель стоял "Тайга". Цагеридзе помнил, что именно от станции Тайга идет железнодорожная ветвь на Томск. Похоже было, что именно Василий Петрович говорил правду, а Мария что-то хитрила. Но через станцию Тайга идут и вообще все дальние поезда, ее никак не минешь.

Цагеридзе немедленно написал горячее, взволнованное письмо. Он в нем не задавал Марии никаких вопросов, он только писал, как ее любит и с каким нетерпением ожидает обратно. Послал он письмо в Томск, до востребования. Может быть, придет Мария на почту? Может быть, спросит письмо? Может быть, ответит ему?

Потом он подумал так. Письма идут очень долго, а отпуск у Марии все же короткий. И, будучи по делам в Покукуе, послал большую телеграмму в Томск же, и тоже до востребования, но с уведомлением о вручении.

Стал ждать. Дни проходили, а уведомления из Томска не поступало. Значит, телеграмма все еще не востребована.

И все же почти каждый день он стал писать Марии письма. Иногда просто складывая их в ящик стола, иногда, при всей бесполезности этого, отправляя опять-таки в Томск. Он посылал их туда до тех пор, пока от Баженовой через много дней не пришло второе письмо. По содержанию очень похожее на первое, как бы настойчиво напоминающее - я вас не забыла, и опять без обратного адреса. Но теперь уже с почтовым штемпелем "Ростов-на-Дону".

Через Ростов на юг тоже шли все поезда. Ростов мог быть и конечной станцией. И Цагеридзе стал писать письма до востребования в Ростов, в Сочи, в Гагру, в Сухуми, в Кисловодск.

Было ясно: Василий Петрович в чем-то ошибся. Мария действительно поехала на юг. Придет от нее письмо из санатория и с указанием точного адреса...

Все дни Цагеридзе по-прежнему проводил у Громотухи или на Читауте, в курье - узком и длинном заливе, - ниже запани, где сплавщики наконец приступили к сооружению "головок" - будущих опорных частей плотов, к которым будут "подвешиваться", прикрепляться тысячи кубометров бревен, связанных толстой проволокой в пучки.

На Громотуху, собственно, ездить было уже незачем. Туда через каждые три-четыре часа приходил дежурный и делал попуски воды, а в следующий заход - перекрывал шлюз, чтобы дать хорошенько замерзнуть воде, разлившейся вдоль снежной дамбы.