Кларисса сглотнула. Она не могла заставить себя говорить и лишь с трудом выдавила:
– Нет…
– Конечно же нет. – Протянув руку, миссис Парментер похлопала дочь по ладони – привычным жестом, мягким, утешительным и одновременно странно снисходительным, как если бы эта девушка была ничего не понимающим ребенком.
Кордэ вдруг почувствовал себя крайне неудобно. Каким-то образом разговор вырвался из-под его контроля, однако изменить сложившееся у мисс Парментер отрицательное впечатление было невозможно, не допустив при этом бестактности. Говорить, что они с Витой не подразумевали ничего личного, было абсурдно. Это значило отрицать то, чего не думал никто, кроме Клариссы. Кроме того, подобное отрицание смутит ее мать, чего нельзя было допустить. Она вправе подумать такое только в самую последнюю очередь.
Девушка отодвинула тарелку, не доев тост:
– У меня дела. Надо писать письма.
Она вышла без дальнейших извинений, резким движением закрыв за собой дверь.
– O боже! – вздохнула Вита, чуть пожимая плечами. – Я что-то не так сказала?
Священник смутился, потому что не ожидал от нее таких слов, и на мгновение потерялся в поисках нужного ответа.
Миссис Парментер смотрела на него со смесью легкого веселья и терпения:
– Боюсь, что она немного ревнует, мой дорогой. Подозреваю, что это и должно было случиться, но, к сожалению, произошло именно сейчас.
– Ревнует? – растерялся Доминик.
Теперь его собеседнице стало по-настоящему весело – это читалось в ее глазах.
– Вы слишком скромны, – заявила она. – Я понимаю, что скромность – одна из ваших добродетелей, однако неужели вы и в самом деле настолько слепы? Она чрезвычайно… симпатизирует вам. И ей должно было показаться, что она здесь… лишняя.
Кордэ не знал, что сказать. Вчера они провели отнюдь не романтический вечер – как это вообще можно было допустить? Вита была женой Рэмси! Тем более что овдовела она всего пару дней назад! Кларисса не могла быть настолько глупой. Однажды она уже намекала на то, что-де он, Доминик, влюблен в ее мать, однако это была отчаянная и совершенно бездумная попытка нарушить их уверенность в том, что ее отец виновен в смерти Юнити. Никто не мог принять ее выходку за что-либо другое, кроме шутки – причем совершенно дурного тона. Именно шуткой та выходка и была… Или же нет?
– O, я уверен… – начал Доминик и тут же усомнился в собственных мыслях. Он шевельнулся, чтобы подняться на ноги. – Нужно пойти и объяснить ей…
Вита взяла его за руку:
– Не надо! Прошу вас!
– Но…
– Нет, мой дорогой, – негромко проговорила женщина. – Так будет лучше, поверьте мне. Вам не удастся изменить положение дел. Лучше быть честным. Пусть она оплакивает отца так, как это кажется ей верным. Потом она все поймет. Все они поймут. Будьте только верным себе: не отступайте, не сбивайтесь с шага.
Священник пришел в смятение. Итак, он где-то, неведомо где, допустил ошибку, и теперь в сердце его углублялся страх от того, что ошибка эта могла оказаться серьезной.
– Ну раз вы так считаете, – согласился он, освобождая свою руку из руки миссис Парментер, – мне лучше пойти и заняться приготовлениями к службе. Меня попросил об этом епископ. Хотя мне хотелось бы ощущать к нему больше симпатии.
И прежде чем Вита могла упрекнуть его в отсутствии милосердия, Доминик сбежал из столовой.
Однако, оказавшись наверху, в своей комнате, он обнаружил, что никак не может сконцентрироваться на теме похорон Рэмси. Что сможет он сказать о своем друге? Где кончаются сочувствие и благодарность – и начинается ханжество? Если исключить то, что считается подлинным описанием обстоятельств его смерти, то не превратится ли в фарс все это событие? В чем заключается его долг и перед кем? Перед самим Рэмси? Перед его детьми и в особенности перед Клариссой, мысли о которой все чаще приходили ему в голову? То, что Вита сказала о своей дочери, было абсурдом. Да, она симпатизировала ему почти всегда, но это чувство нельзя было считать любовью. Глупо даже думать такое. Мисс Парментер была совсем другим человеком. Ее любовь будет всеобъемлющей, щедрой до экстравагантности. И честной, слишком честной.
Усевшись в кресло и забыв про бумаги, Кордэ улыбнулся собственным мыслям. Разве может человек, рассчитывающий на церковную карьеру, просто подумать о женитьбе на такой женщине, как Кларисса Парментер? Сокрушительно искренней, наделенной даром смертоносного юмора. Кларисса… необыкновенна. У нее прекрасные глаза, a при некотором терпении ее волосам нетрудно придать ухоженный вид… Таким густым и блестящим волосам… A ведь ему нравятся темные волосы. Ну и рот у нее милый – даже очень милый…
Однако ее мать ошибается.
Сама мысль о Вите вселила в священника крайнее беспокойство. Нечто в ее лице и в глазах смущало его. Похоже, что она неправильно истолковала его дружбу и приняла ее за… неведомо за что. За нечто такое, что заставило Клариссу ревновать.
Доминик все еще сидел, прокручивая в голове эту мысль и с энергией клаустрофоба пытаясь выпутаться из нее, и в голове его кружил все усиливающийся ураган, когда в дверь постучали.
– Входите, – Кордэ едва ли не пискнул от страха, думая, что гостьей может оказаться Вита.
Однако в двери появился Эмсли. Доминик ощутил огромное облегчение… даже капельки пота высыпали на его коже.
– Да? – проговорил он.
Дворецкий стоял с виноватым видом:
– Простите меня, мистер Кордэ, однако суперинтендант Питт опять вернулся к нам и говорит, что хотел бы встретиться с вами, сэр.
– Ах так… Хорошо.
Доминик поднялся и без малейшего дурного предчувствия последовал за Эмсли. Конечно, Томас явился только затем, чтобы уточнить какие-то детали. Обсуждать трагедию священнику не хотелось. Боль утраты все еще не ослабевала. Он только сейчас осознал, насколько любил Рэмси. Конечно, как человек, преподобный Парментер был несколько суховат, полон сомнений и осажден сознанием собственной слабости. Однако при этом он был мягок, чрезвычайно терпелив и терпим к чужим слабостям, хотя иногда шутки его бывали острее, чем мог ожидать Кордэ, и к тому же непочтительными. Кларисса во многом напоминала отца, разве что обладала более сильной волей к жизни и меньше сомневалась в себе. Кроме того, ее вера имела более эмоциональный характер, непохожий на ту интеллектуальную разновидность религиозности, присущей Рэмси. Впрочем, эта девушка была способна поспорить на теологические темы с кем угодно. Доминик знал это на собственном опыте. Ее познания были шире и глубже его собственных.
Питт находился в гостиной: он стоял перед камином, который в тот день растопили очень рано. На лице его было абсолютно несчастное выражение. Более того, Кордэ не помнил его таким расстроенным после смерти Сары. Лицо суперинтенданта было бледным как полотно, и все его тело сковывало напряжение.
