— Дорогая, в переездах нет ничего необычного.
— Не называй меня «дорогая».
— Хорошо. Но при условии, что ты не будешь называть меня «Андреас».
Я оглядел ресторан, пытаясь понять, слышит ли нас кто-нибудь, попутно прикидывая, что может произойти, а точнее, кто будет свидетелем, если, как я опасался, Ютта вскочит и заорет на меня истошным голосом. Пряча глаза, съежившись на стуле, стараясь казаться маленьким и безобидным, даже ничтожным, быть может и жалким, я сидел затаив дыхание. Потом, продолжая молчать, сделал пару глотков.
Она сказала:
— Не бойся, я не собираюсь впадать в бешенство.
Она абсолютно точно знала, о чем я думаю.
Пришел официант, принес первое блюдо. По-прежнему стараясь не дышать, я дал ему расставить тарелки и после его исчезновения произнес со всей беззаботностью, какую смог изобразить:
— Как прошел рабочий день?
— Бывают минуты, когда я чувствую: реально в мире одно лишь зло, истинна только боль. — Сказала и улыбнулась какой-то затравленной, полубезумной улыбкой.
— Боже мой! — воскликнул я. — Никогда не слышал ничего более грустного. Ютта, неужели ты так несчастна?
— Нет. Это цитата. Из Монктона Милнса — лорда Хоуктона[90]. Он был покровителем сэра Ричарда Бёртона и, бедный старик, временами впадал в тяжелую депрессию. Я как раз сегодня монтировала передачу о нем.
Опасность миновала, хотя цитата застряла у меня в мозгу как нечто неописуемо мрачное. Ютта оживленно продолжала:
— Бёртон слегка походил на тебя, серьезно. Помешался на путешествиях по миру. Всегда что-то писал, всем интересовался, большой был дока по части языков и знахарства. «Пердёж. Исторические заметки» — это, представь себе, он. И «Тысяча и одна ночь». Тоже, между прочим, был эгоистичное животное.
— Кроме того, он открыл исток Нила.
— Не он. Джон Хеннинг Спик[91]. Ты не знал?
— Я забыл. Ты права. Произошла какая-то заваруха, и Спик покончил самоубийством.
— Это мог быть несчастный случай, — возразила Ютта. — Тебе бы надо послушать передачу.
— Непременно послушаю. Бёртон ненавидел неудобства, но обожал лишения. Это так, голову даю, как говорится.
— «Он был мой кумир», говорила Исабел[92]. Ах, наверно, мне надо было быть такой, как она! — Ютта с улыбкой посмотрела на меня. — Тук, тук.
— Кто там?
— Исабел.
— Исабел — кто такая?
— Исабел — на палочке верхом.
Когда я засмеялся, она заметно помрачнела и занялась своей кулебякой, орудуя ножом с силой, совершенно в данном случае необязательной.
— Нет, — отчеканила она. — Я не безвольная тряпка. — И нанесла новую рану и без того изрубленному лососю. — Ты что-нибудь сделал, чтобы перевести машину на мое имя?
— Да. Отправил документы заказной бандеролью.
— А как насчет страховки на дом?
— Нейвин сказал, что выслал мне бланки. И еще он сказал, что это будет страхование без вины страхователя.
— Вот что нам следовало сделать с самого начала, — сказала Ютта. И добавила: — Но вины-то ведь ничьей нет.
Я сказал:
— Невозможно представить, что Нейвин был на нашей свадьбе.
— И все еще жив, да? Африканцы, должно быть, умерли — тот забавный маленький клерк и твоя горничная Вероника. Она наворовала цветов и расставила по всему дому.
— Не по случаю свадьбы. Она это сделала, когда ты впервые пришла ко мне в гости. Старалась тебя умилостивить.
— Все старые слуги в Африке заражены страхом. Как только бвана женится, мэм увольняет всех его слуг.
— Но ты ж ее действительно прогнала.
— Она была грязнуха. Кухня буквально кишела тараканами. Вот что мне, кстати, вспомнилось. У тебя в рукописи я произношу слова «твою мать». Надо, чтобы ты их заменил.
— Но это же художественная проза.
— Я никогда так не говорю!
Ее злой голос разнесся над залом. Никто не посмотрел в нашу сторону, но фраза прозвучала так громко, что вокруг все стихло, и мне почудилось, будто люди напряженно прислушиваются.
— Конечно, я их заменю, — торопливо заверил я Ютту. — Помнишь британца, который явился к нам со словами: «Ну, надо же! Этот немец-перец женился на нашей английской пышечке»?
Ютта улыбнулась, вспоминая, но потом сказала:
— Давай больше не возвращаться к прошлому. От этого меня только тоска берет.
— Как, по-твоему, Вольфи справится с выпускными экзаменами?
— Ты, видно, не хочешь иметь к этому никакого касательства. Значит, ты его страшно подведешь.
— Не могу же я сдать выпускные экзамены за него.
— Тебе известно, что я имею в виду.
Я понимал, что не должен спорить, это нечестно, я просто пытался отвертеться, о чем мы оба превосходно знали.
— Ну, прости меня. Пардон.
Она нахмурилась.
— Пардон — это по-французски. А «прости» — от староанглийского слова, которое означает «печальный».
— «Прости» — название этой страны. «Прости» здесь говорят человеку, наступившему вам на ногу. В жизни не слышал, чтобы это слово произносили так часто. Бьюсь об заклад — в Англии наверняка есть деревня Прости. Готов также поспорить, что есть местный продукт — джем или вино, — именующийся джем «Прости», шампанское «Прости».
— Ты пьян? — поинтересовалась Ютта. — Когда я училась в Кембридже, Витгенштейн прочел нам целую лекцию об этом слове и его вариантах.
И тогда сквозь хмельной туман я увидел ее в университетской аудитории Кембриджа той знаменитой снежной зимой тысяча девятьсот сорок седьмого года. Она смотрела на Витгенштейна сквозь очки в стальной оправе и что-то записывала в тетрадку, такая серьезная, в черном платье, живущая впроголодь, считающая каждый пенс, взволнованная и грустная, оттого что вся жизнь лежала перед ней — все, чему суждено будет сбыться. Воспоминания разбередили мою душу.
