Второй незнакомкой была женщина, похожая на актрису, играющую ребенка. Росточком меньше пяти футов, с большущим розовым бантом в распущенных волосах. На ней было платье двенадцатилетней девочки, белые чулки и ярко-красные шлепанцы. Присматривала за больной Schwester Дора, все еще оплакивавшая графиню Блавинскую. Пилигрим заметил черную ленточку, приколотую у санитарки на груди. Эта унылая парочка вышла на прогулку рука об руку, прячасъ от солнцa под бумажным японским зонтом.
«Пестрая у нас тут компания! — думал Пилигрим, вливаясь в ряды прогуливающихся. — Собаки, каннибалы, неудавшиеся убийцы, песочные люди, хозяйки борделей и взрослые дети. Не говоря уже об ангелах Кесслера. Хотя крылья мне бы не помешали. Я сыграл бы роль Икара — только, зная о его судьбе, не подлетал бы близко к солнцу. Зато я смог бы удрать отсюда».
Это было в два часа пополудни.
В половине третьего доктора Блейлер, Фуртвенглер, Менкен, Радди и Юнг столпились у открытого окна, глядя во двор. Они собирались идти к директору на очередное совещание, во время которых Блейлер выслушивал и оценивал отчеты врачей о лечении пациентов.
Увидев фигуры в окне, Пилигрим занервничал. Не дай Бог, кто-нибудь из них — пусть даже один — подойдет к окну во время его побега! С этого наблюдательного пункта забор был виден как на ладони. А может, и местность по ту сторону тоже.
— Почему во дворе так много пациентов? — вопросил Блейлер. — Вы разучились их лечить?
Юнг отвел взгляд. «Зачем он унижает нас? Он не имеет права так с нами разговаривать! Не имеет! Как может глава психиатрической клиники быть такой бесчувственной дубиной? Мы стараемся!»
Фуртвенглер, всегда готовый дать объяснения, сказал доктору Блейлеру, что, по его мнению, на «тюремном дворе», как он выразился, так много пациентов оттого, что врачи слишком часто вмешиваются в чужую работу. Никаких имен он, правда, не назвал.
— Пациент — это пациент, — разглагольствовал Фуртвенглер. — И у каждого из них должен быть свой врач. Один, и только один. Вмешательство, — тут он сделал ударение, придав слову какой-то зловещий оттенок, — дало свои плоды. В результате у нас не только увеличилось число больных на «тюремном дворе», но одна пациентка скончалась.
— Полагаю, вы имеете в виду графиню Блавинскую? — уточнил Блейлер.
— Естественно, — откликнулся Фуртвенглер. — Если, конечно, мы не потеряли еще кого-нибудь.
Все застыли в молчании.
— Если доктор Фуртвенглер настаивает на своих обвинениях, — сказал наконец Юнг, — я готов уйти из клиники…
— Я не называл имен, Карл Густав, — прервал его Фуртвенглер. — Ни одного имени.
«Потому что не хотел говорить при всех, — подумал Юнг. — Интриган! Лизоблюд».
— Смерть графини Блавинской и на моей совести тоже, — сказал он вслух. — Потому что я не сумел уберечь ее от манипуляций Йозефа Фуртвенглера. — Он повернулся к побледневшему Фуртвенглеру и заявил ему прямо в лоб: — Вы убили ее. Вы убили в ней волю к жизни. Вы лишили ее способности к выживанию. И кстати, — Юнг так распалился, что несколько прогуливающихся больных остановились и уставились на окно, — на дворе четверо ваших пациентов!
— Это правда? — спросил Блейлер после короткой паузы.
— Да, сэр, — ответил Радди, заведующий отделением для буйных. — К сожалению, правда.
Доктор Радди перечислил всех четверых: «каннибал», «неудавшаяся убийца», «хозяйка борделя» и «песочный человек».
Блейлер кивнул и спросил:
— А остальные?
— «Человек, который жил вечно» — мой, — признался Юнг.
— «Женщина-ребенок» — моя, — сказал Артур Менкен.
— Почему вы упустили этих двоих? — поинтересовался Блейлер. — Как это случилось?
Арчи глянул на Юнга и ответил:
— По-моему, у нас общая проблема. Эти двое не имеют никакого представления о реальном мире. Они не избегают его, как остальные, — они его просто не признают.
— Вы согласны, доктор Юнг? — спросил Блейлер.
— Да, сэр.
— А вы, доктор Фуртвенглер? — не унимался Блейлер. «Каннибал», «неудавшаяся убийца», «хозяйка борделя» и «песочный человек» — у них есть какое-то представление о реальности?
Фуртвенглер приторно улыбнулся.
— Ну конечно! Они живут в ней.
Блейлер снова посмотрел вниз, во двор.
Парадное шествие продолжалось, хотя лица больных с такой высоты разглядеть было трудно.
«Если там поставить колесо, — подумал Юнг, — они могли бы накачать воды из колодца или смолоть зерно…»
— Пойдемте в кабинет, — велел Блейлер.
Актриса-ребенок споткнулась, упала и завопила благим матом.
Коленки у нее были разбиты в кровь, на чулках расползались дырки.
Schwester Дора подняла ее и усадила на стул. Тут же подошла хозяйка борделя, чтобы утешить бедняжку.
— Какое прелестное дитя! — воскликнула она. — А ты умеешь петь?
Актриса, всхлипывая без слез, как это делают дети, выдавила сквозь зубы:
— Я могу спеть «У нашей Мэри есть баран».
— Тогда давай споем! — обрадовалась хозяйка борделя и затянула: — «У нашей Мэри есть баран…» Подпевай, моя хорошая! «Собаки он верней…»
Малышка наконец подхватила.
— Вот так! Молодец! «В грозу, и в бурю, и в туман баран бредет за ней» (Пер. С.Я.Маршака).
Больные остановились, прислушиваясь. У хозяйки борделя был почти баритон, зато у актрисы голосок звенел, как колокольчик. Покончив с «Мэри», они принялись за «Ку-ку».
— «Ку-ку потеряла овечек: они разбежались под вечер. И где их искать — кто может сказать?»
Пилигрим с тоской смотрел на забор.
«Я должен сбежать отсюда! Должен!»
Если организовать отвлекающий маневр наподобие пения, то удрать удастся за пару секунд, и никто ничего не заметит!
12
Вечером Юнг пригласил Эмму поужинать с ним в отеле «Бор-о-Лак».
— Жен не приглашают, — заметила Эмма. — Их берут с собой.
— В таком случае я беру тебя с собой.
На шее у Юнга был красный галстук. Эмма надела голубое платье. «Голубой, — напомнила она себе, — это цвет надежды».
Она не могла не думать о том, с какой стати Карл Густав решил поужинать в ресторане именно сегодня. В честь какой-то годовщины? Их встречи? Или свадьбы? Или в память о смерти кого-то из родителей? Нет, конечно. Они были женаты вот уже более девяти лет, и Эмма знала все памятные даты наизусть. «Как романтичны мы были когда-то! — грустно улыбнувшись, подумала она. — Мы поженились в 1903 году на день святого Валентина, и мой букет был украшен бумажными сердечками…»
Наверное, Карл Густав хочет сказать ей что-то наедине, без Лотты и фрау Эмменталь, подслушивающей за кухонной дверью. Или же он приготовил для нее сюрприз… Что-нибудь увлекательное — путешествие или нежданного гостя. А может, он предложит ей родить еще одного ребенка? Или объявит, что его роман с Антонией Вольф закончен… Она уезжает в Америку. О! Это было бы чудесно! Китай, конечно, еще лучше, но Америка тоже сойдет. Лишь бы их разделял континент или океан.
