возницу острием шашки, но не смог. Казака опередил Крединцер, выстрелил в него.
Пуля Максима, выпущенная в упор, снесла казаку полголовы, он откинулся назад, упал, зацепился одной ногой за стремя, и лошадь унесла его в распахнутые настежь ворота двора, из которого вымахнула пролетка.
— К автомобилю прорывайся! — вновь прокричал Максим своему земляку, но тот по-прежнему не слышал его, он избрал себе новую цель — конвоира, наряженного, несмотря на теплый вечер, в лохматую волчью папаху, выстрелил в него, не попал, выстрелил снова. Конвоир привстал в седле, оглянулся зачем-то назад, словно бы хотел проверить, куда улетела пуля, не попавшая в него.
Юрченко выстрелил в третий раз. Для конвоира этого оказалось достаточно, и Юрченко переключился на новую цель.
Справа их пролетку обогнал экипаж, в котором сидели Антон и Аня. Черная борода дядьки Енисея разбойно полоскалась на ветру. Антон держал в руках два пистолета и палил из них по конвою. Стрелял он, в отличие от Юрченко, метко и, наверное, более метко, чем Крединцер.
Водитель, сидевший за рулем атаманского автомобиля, наконец-то понял, что происходит, и, резко затормозив, включил заднюю скорость.
Место это было узким, развернуться в нем оказалось непросто. Задом автомобиль въехал в нарядный, крашенный зеленкой штакетник, смял его, мотор машины захрипел, из выхлопной трубы полетели черные вонючие кольца, шофер поспешно передернул рычаг скоростей, и автомобиль вылез из ограды.
В следующее мгновение пуля пробила ветровое стекло автомобиля, шофер сгорбился, выкрикнул неверяще:
— Стреляют, Иван Павлович!
Тот хмыкнул в ответ:
— А я чего говорил! — В руке Калмыков держал наган, курок был взведен. Это шофер, несмотря на подслеповатость, успел заметить — атаман тоже был готов стрелять, и водитель еще больше сгорбился в невольной тоске: а вдруг Калмыков случайно попадет в него?
И вообще атаман был человеком непредсказуемым… Шофер приник к рулю, заработал большим неповоротливым роговым кругом, машина задела конвойную лошадь, та испуганно заржала и, блестя влажным окровавленным боком, шарахнулась в сторону… Через несколько секунд автомобиль уже летел по улице в обратном направлении; из выхлопной трубы машины, как у паровоза, вылетали длинные горячие искры.
Навстречу скакал казачий наряд — подмога конвою. Наряд находился на соседней улице и, когда началась стрельба, поспешил на выручку.
Следом за автомобилем, словно бы привязанная, неслась пролетка. Как она умудрилась пробиться через конвой, было непонятно, но пролетка пробилась, чернобородый возница отчаянно хлестал лошадей, стараясь не отстать от автомобиля. Седок, поднявшись в экипаже, в полный рост палил сразу из двух пистолетов, рядом с ним сидела женщина, лицо которой показалось атаману знакомым.
Но разбираться в этом было недосуг. На пролетку навалился казачий наряд, крепкоплечий мужчина, стоявший в пролетке, свалил сразу двух человек. Потом вышиб из седла третьего; чернобородый возница также снял одного казака, обернулся на свист, раздавшийся над его головой, распахнул в крике здоровенный зубастый рот. Над ним навис с шашкой хорунжий из атаманского конвоя, сделал легкое движение, и серебристая молния отделила голову возницы от туловища.
Оказавшись без головы, возница некоторое время азартно взмахивал руками, будто живой, — смотреть на это было страшно, потом задергался и рухнул на гнутый передок экипажа, ухватился за него руками — мертвый! — из среза шеи на мостовую полилась темная, густая, как деготь, кровь.
Антон двумя выстрелами утихомирил ретивого хорунжего, потом отогнал в сторону еще одного настырного конвоира, перевалился корпусом через убитого дядьку Енисея и ухватился за вожжи.
Пролетка продолжала мчаться за атаманским автомобилем. Аня тоже азартно стреляла и метко уложила двух конвойных — бравых плечистых мужиков, стреляла и по автомобилю, попадала в него, но зацепила ли кого из тех, кто находился в салоне, неизвестно, — скорость у пролетки и атаманской машины была разная.
Это был настоящий бой; в таких схватках Ане раньше не приходилось участвовать. Страха в ней не было, как, впрочем, не было и лихого бойцовского азарта, что обычно появляется в бою у мужчин, — было желание действовать, был расчет, была злость, вот, пожалуй, и все. Малым составом группа Антона умудрилась перебить едва ли не весь атаманский конвой, вот ведь как.
Неожиданно откуда-то из-за забора, из узкого проема, вырвались два всадника — они отстали от своего наряда — и пошли наперерез экипажу.
— Товарищ Аня, не зевай! — предупреждающе выкрикнул Антон, — левый — мой, правый — твой.
— Есть правый мой! — выкрикнула в ответ Аня, сосредоточилась на несшемся на нее всаднике.
Тот очень умело управлял конем, прикрывался им, приникал к шее, — лица его не было видно.
Аня выстрелила в него — мимо, выстрелила еще раз — опять мимо: пуля, словно бы споткнувшись обо что-то, взвизгнула остро, надрезано и унеслась в сторону…
Что-то отводило пули от этого человека — ну словно бы действовала некая посторонняя сила.
Крутанув барабан нагана, Аня вложила в освободившиеся отверстия новые патроны, с клацаньем сомкнула ствол. Еще раз выстрелила. Всадник, которого она никак не могла достать, выпрямился в седле, вырезал шашкой в пространстве блестящую стальную «мельницу» и направил коня на Аню.
Только сейчас Аня увидела, что это — ее отец.
Но из поднятого ствола Аниного нагана уже выскользнула раскаленная свинцовая пуля, за ней другая.
— Не-ет! — закричала она запоздало, отчаянно, протестующее, но оторвать палец от спускового курка не смогла — пули одна за другой всаживались в грудь всадника — в Евгения Ивановича Помазкова.
Над самым ухом Ани громыхнул выстрел, за ним, почти в унисон, второй. Напарник Ани вскрикнул и ткнулся головой себе в колени, пролетка накренилась, поднялась на два колеса, проехала так немного и перевернулась.
Аня покатилась в кусты, это ее и спасло — девушку перебросило через комель старой черемухи и уложило на дно канавы, густо заросшей травой. Над канавой свесился черночубый казак с бешеными медвежьими глазами, впустую остриг лезвием шашки макушки у полыни, потом махнул шашкой еще раз и прокричал:
— Сбегла, проклятая баба! Ведьма, нечисть, крыкуля, профура не метле! Только что была и — тьфу! — не стало ее!
Он еще раз свистнул лезвием шашки, вспарывая пространство над Аней, которую трава укутала будто саваном — не найти, не заметить, — выругался по-черному и, сунув шашку в ножны, поспешно поскакал за своими товарищами.
В живых из всех налетчиков остались только двое — Аня да Максим Крединцер, больше никого.
О том, что произошло, хабаровчане даже не узнали: мало ли кто ныне рубится на улицах, кто в кого стреляет. Гражданская война притупила в людях чувство опасности — это раз, и два — совершенно вытравила из них такую черту характера,
