попадались куски, фактурой своей ничем не отличавшиеся от замши. Вскинула пистолет один раз, второй, проверяя его на ловкость, и доложила Антону:
— Я готова!
— А винтовочка как же, товарищ Аня? — напомнил Антон об оружии более грозном, чем пистолет.
— Винтовочка тоже готова к стрельбе, товарищ Антон. Вычищена и смазана.
— Молодец! — в глухом голосе Антона возникли уважительные нотки. Антон поймал себя на этом, недовольно помял пальцами кадык. — Жаль только, ночью из винтовок не постреляешь.
Аня промолчала. Старший вытащил из кармана луковицу часов, тихо щелкнул крышкой. Пошевелил губами, что-то прикидывая про себя. Произнес спокойно, ни к кому не обращаясь.:
— Через сорок минут выдвигаемся.
В сумерках улочку, где находился каменный особняк, в котором должен был ночевать атаман, прочесали два конных наряда, ничего не нашли. Один конный наряд, перейдя на рысь, ускакал, второй наряд остался.
Похоже было, что атаман Калмыков вот-вот явится.
Аня Помазкова, нарумяненная, прифранченная, сидела в коляске с крутыми пластинчатыми рессорами и дутыми резиновыми шинами. Рядом с ней, изображая жениха, разместился Антон в новом костюме-тройке с веточкой роскошной черемухи в нагрудном кармане пиджака. Запах от белых гроздей шел дурманящий, вкусный, нежный; на облучке, картинно подбоченясь и распустив черную цыганскую бороду, сидел дядька Енисей, поигрывал кнутом. Антон вглядывался в сумерки, цеплялся глазами за одинокую мужскую фигурку, стоявшую в конце улицы между домами, — там дежурил Исачкин.
Антон ждал от него отмашку: как только Исачкин увидит машину с атаманом, сразу же подаст знак.
— Запаздывает что-то Маленький Ванька, — недовольно пробурчал дядька Енисей, ухмыльнулся невольно: — Совсем от рук отбился, разбойник!
— Никуда он от нас не денется, — спокойно проговорил Антон.
— Тьфу, тьфу, тьфу! — дядька Енисей сплюнул через левое плечо. — Бестия хитрая увертливая, сколько мы его ни брали в клещи, так ни разу он и не попался. Без рукавиц не возьмешь — ускользнет.
— В конце концов свое он все равно получит, — убежденно произнес Антон.
Неподалеку во дворе стояла еще одна коляска-пролетка. В пролетке сидел принаряженный Максим Крединцер, в вожжи крепко вцепился пальцами Сидор Юрченко.
Максим приподнялся на сиденьи, стараясь заглянуть за забор, увидеть стоявшего на стреме Исачкина, но у него ничего не получалось, и он спросил недовольным тоном у Юрченко:
— Ты видишь чего-нибудь? Видишь?
Юрченко промолчал — был не в настроении, вглядывался в разреженную темноту вечера и так же, как и Исачкин, ничего не видел и нервничал, его руки, сжимавшие вожжи, подрагивали.
Самым спокойным их всех участников нападения были Аня и Антон; им это дело было привычное.
Наконец Исачкин вздернул над головой руку, махнул, Антон недовольно поморщился: слишком уж показным был сигнал — не только опытный человек, даже уличный кот может догадаться, что это означает, — подал команду:
— Приготовиться!
Дядька Енисей натянул поглубже на уши котелок, молвил хрипло:
— Что ж, приготовиться, так приготовиться….
Неожиданно в конце улицы, где стоял Исачкин, хлопнул выстрел, ударил из карабина. Выстрел из карабина всегда можно отличить от любого другого, он бывает резким, глухим, как удар кожаного бича, к концу которого привязана свинцовая гайка, о металлическую бочку. За первым выстрелом громыхнул второй, потом третий — все выстрелы были сделаны из карабина.
Исачкин шарахнулся в сторону, взмахнул нелепо руками — это был совсем иной взмах, отличимый от сигнала и, надломившись резко, будто перерубленный стебель, свалился на тротуар.
Антон хлопнул дядьку Енисея ладонью по спине:
— Вперед!
Дядька хлестнул коней бичом, те захрипели, беря с места в галоп, — пара лошадей была сильная, могла потянуть даже паровоз, — Антон выдернул из кармана револьвер, лихо крутанул его по пальцам, потом выдернул второй револьвер.
Пролетка понеслась по каменной улице, подпрыгивая на неровностях. Аня достала из сумочки оружие. Дядька Енисей, закусив зубами кусок черной бороды, снова хлобыстнул коней бичом.
— Йе-ехе!
К лежавшему на тротуаре Исачкину подъехали два всадника. Один из них держал на весу карабин, целя поверженному парню в лоб. Вскрикнул, громко спрашивая у напарника:
— Ну что, жив?
— He-а! Разве после твоей стрельбы можно остаться в живых?
— Это верно, — довольно проговорил стрелок.
Пролетка продолжала мчаться по улице
Из бокового двора одного из домов — деревянной, срубленной из старых листвяковых бревен пятистенки, — вылетела еще одна пролетка — лихая, легкая стремительная. Парень, сидевший в ней, привстал и, когда увидел, что казак-стрелок направил на него ствол карабина, пальнул из пистолета.
Казак охнул, выронил карабин и повалился на шею коня. Конь горько заржал, заплясал на одном месте — понял, что с хозяином стряслась беда.
Максим Крединер выстрелил еще раз — во второго казака, судорожно пытавшегося сдернуть с плеча карабин, но пальцы у того неожиданно одеревенели, сделались чужими: то ли страх подмял человека, то ли еще что-то. По лицу его обильно тек пот, он держал оружие за ремень, дергал, а карабин все не поддавался, словно бы прирос к плечу; казак взвыл от досады, пошатнулся подбито, видя, что парень, сидевший в пролетке, целится в него, пригнулся к седлу и предсмертно взвыл.
Конь его юлой завертелся на одно месте, протестующее заржал — не верил в уязвимость седока, захрапел, забрызгал пеной, громко заржал, страшно: хоть и не боялся он пуль, а почувствовал, что следующая пуля будет его.
Густой горячий воздух всколыхнулся, задрожал; сквозь тучу комаров, прилетевших с Амура, с трудом пробились два плоских, бледных луча — это подъезжал автомобиль атамана.
Шофер еще не сориентировался в происходящем, он был подслеповат и под большими шоферскими «консервами», закрывавшими ему половину лица, носил обычные крохотные увеличительные очки, — и вполне сносно справлялся с машиной.
Раньше он управлял броневиком марки «Остин», ходил с офицерскими цепями в атаку, но потом пересел на легковой мотор, вначале возил Савицкого, а когда тот переместился во Владивосток, перешел к атаману.
Слева и справа автомобиль окружили всадники атаманского конвоя, устремились вперед, заслонили старому водителю обзор.
— Черт! — выругался он.
Калмыков приподнялся на пуховом кожаном сидение. Произнес спокойно, с некоторой задумчивостью:
— Впереди какая-то заварушка.
Шофер подслеповато поморгал глазами, пробормотал едва различимо:
— Вполне возможно, но я пока ничего не вижу…
— А выстрелы слышишь?
— Бухнуло что-то. Сейчас каждую минуту что-нибудь где-нибудь бухает. Жизнь такая.
Пролетка, в которой сидел Максим Крединцер, первой унеслась за поворот и врубилась в неровный строй атаманского конвоя.
Юрченко выдернул из-под облучка маузер, щелкнул курком и закричал неожиданно лихо, громко:
— Бей Маленького Ваньку!
— Прорывайся, прорывайся к автомобилю! — прокричал ему Крединцер. — Ванька там!
Но Юрченко не слышал его, палил из маузера в казака, нависшего над ним с шашкой; тот, задетый пулей, попавшей ему в голову, пытался достать
