больше, тем
лучше, чтобы и кушать было что, и всякая зубастая гадость не
покушалась (чем и занялись травоядные динозавры).
Впрочем, произошло это не сразу. Постепенно динозавры, оставаясь
хищниками, наращивали прессинг на прежних травоядных, а тех
становилось все меньше, в какой-то момент хищников стало гораздо
больше, чем добычи, и тут уже самим бывшим хищникам, точнее
некоторым из них, пришлось искать новые источники питания, а ими и
оказались растения, но теперь это были хвойные и гинкговые. И эта
смена произошла не сразу, но новые растения явно не отличались
питательностью. Так как жевать динозавры пока не умели, все, что они
могли, – это превратиться в брюшко на ножках. А это делало их
уязвимыми перед собратьями, не ставшими вегетарианцами. Но они
могли, повторяю, их перерасти: те же приспособления, которые
позволили им подняться на задние ноги, пригодились и для
превращения в гигантов. Травоядные диногиганты оказались более
эффективны и постепенно полностью вытеснили из этой ниши
синапсид. На это повлияло и изменение флоры, вызванное
распространением этих гигантов, и то, что до появления настоящих
млекопитающих в челюстях у наших предков оставались «лишние»
кости (в будущем превратившиеся в косточки слухового аппарата), а
это значит, что и жевалось им все-таки (несмотря на косвенные
признаки наличия этого умения) скверно – челюсть была более
хрупкой и плохо двигалась. Но, главное, травоядные родичи наших
пращуров не успевали перерастать хищных динозавров, в отличие от
травоядных же динозавров.
Почему суперхищниками мезозоя не стали наши предки? Отчасти
оттого, что не имели крепкой, приспособленной к «птичьему»
дыханию спины, а также потому, что эволюция их конечностей шла
другим путем. Дело не только в двуногости как таковой. Ноги наших
предков приспосабливались не столько к скоростным забегам, сколько
к тому, чтобы как-нибудь не раздавить заботливо оберегаемое
потомство. Не могли они стать гигантами и потому, что у них
отсутствовала пневматизация скелета и черепа, столь помогавшая
динозаврам увеличиваться в размерах. Были и другие факторы, определившие развитие млекопитающих, их родичей и предков в
начале мезозоя – я уже сказал выше, что переход «на темную сторону», то есть к ночному образу жизни, был связан с неэкономными почками
и высокой влажностью их покровов. Однако день надо было все-таки
где-то и как-то переждать, по возможности избежав излишнего
испарения, надо было где-то заныкаться, еще в пермский период они
осваивают азы создания подземных сооружений. Конечность, эволюционировавшая в направлении рыть глубже и быстрее, и
конечность, созданная для спринта, – две разные конечности. Скорость
изначально не была большим козырем будущих млекопитающих и
синапсид в целом. Они не стали и первооткрывателями бипедальной
локомоции, тем более не могли «изобрести» быстрого бипедального
хищника. Даже в дальнейшем, когда в мезозое такое строение стало
мейнстримом, они ничего подобного не придумали. Кроме всего
прочего, слишком массивными, чтобы нести их высоко над землей, были их тяжелые головы, несущие снабженные сильной мускулатурой
и длинными клыками челюсти, да и весь плечевой пояс у них был
массивным. Часто был слишком мал и слаб хвост, чтобы использовать
его как противовес. В триасе, когда динозавры уже вовсю сновали на
своих двоих тут и там, наши пращуры оставались верны своей
четвероногости. Как уже сказано, появление двуногих сверхбыстрых
суперхищников в очередной раз поставило под удар мелкое потомство
наших предков. Потомство было непроворно и уязвимо. А так как
забота о детях уже должна была быть для многих синапсид чем-то
важным, они интенсировали развитие в уже избранном направлении, стали оберегать его еще интенсивнее, научились сначала закреплять
яйца на собственном туловище, а затем и вовсе изобрели систему
крепежа, сосцы и губы, сумчатость и так далее. Но более интенсивная
забота о потомстве автоматически исключила наших предков из гонки
на гигантизм. Крупный динозавр мог охранять свои микроскопические
(по динозавровым меркам) яйца, а после вылупления на свет своего
микропотомства удалиться с полным сознанием выполненного
родительского долга, не боясь это потомство передавить по
неосторожности или подвергнуть другим опасностям,
