взять – «боцманенка» подствелить. Я тебя свазу «боцманячьей» печенкой угощу. Что хлеб! Хлеб – это сывые двова, сколько в печку ни кидай – говят плохо, а печенка – это вадость для овганизма. «Боцманенок», Набат, нужен – «боцманенок»! Давай на охоту, Набат! Пошли! – Вовочка по-браконьерски воровато оглянулся и снова потыкал указательным пальцем в воздух.
Слово «охота» вызвало в Набате воспоминания, внутреннее тепло, он дробно переступил ослабшими лапами по утоптанному снегу, заскулил, из края пасти потекла тоненькой струйкой слюна, прикипела к снегу. Набат взбодрился. И откуда только силы взялись!
Вовочка сдернул с сука ружье.
– Набат, след! – скомандовал он.
И Набат, разом вспомнив все, что знал, разом простив все обиды человеку, – ведь и создан он был для того, чтобы служить человеку, делать то, что тот повелит, с головой врезался в снежный сугроб, проломил мягкую его закраину, выскребся в середке, проломив черепом прочную корку, подал голос. Голос у него не изменился, не охрип, не сел – голос Набат, оказывается, сохранил – звучный, с чистой медью, без трещин и сипов, слышимый издалека – взбодренный лай этот будто бы подбил самого пса, добавил сил, выровнял дыхание, – произошло самозажигание.
На полянке Набат остановился, оглянулся на Вовочку – идет ли он? Вовочка поспешал следом.
Очень скоро Набат поднял кабанью семью – в этом лесу он уже знал все адреса, ведал, кто где живет, кто с кем шашни крутит, кто стремится к одиночеству, а кто просто мухлюет, носится по кругу без цели, не зная, что будет завтра, чем станет жить и чем питаться: у зверей, как у людей – все примерно одинаково, и тут и там есть непутевые, – от семьи отделил двух «боцманят» – свинку и кабаненка, которые держались тесно, на бегу косились друг на друга, яростно визжали, орали почти предсмертно, когда Набат зубами аккуратно общипывал их зады и шалел от вкуса молодой горячей крови. «Боцманята» кричали, звали на помощь кого-нибудь из старших, из родителей, но родители не могли прийти к ним – отец увел остатки семейства в заснеженный лог, прикрытый сверху корнями, поваленными стволами, куда не только Вовочка, но и Набат не посмеет сейчас сунуться – «боцманятам» надлежало хитрить самим, обводить Набата, как в футболе, сбивать его, огрызаться, может быть, даже попытаться завалить пса: ведь Набат слаб и не заметить этого было нельзя.
«Боцманята» шустро пересекли лес по косой – идти Набату за ними было легче, чем самому пробивать целик, рвать дыхание, глотать снег, сбивать до крови лапы, где между подушечками пальцев, между когтями быстро образовывались ледяные комки и их надо было выкусывать, иначе лапы будут стерты, но для того, чтобы выкусить ледовые комки, надо остановиться, а останавливаться Набат не мог.
Надо было собрать силы, вымахнуть перед «боцманятами», подсечь их и направить на Вовочку, а Набат никак не мог это сделать – дыхание замерзало в глотке, рот был полон снега, из ноздрей тоже торчали твердые белые затычки. Перед глазами все плыло, снег, серенькое низкое небо, деревья, кусты были розовыми – все перед натуженным взглядом Набата окрасилось в этот тревожный сукровичный цвет. Набат напрягся, выскочил на целик, пропахал его, словно торпеда, взбивая султаны морозной пыли, подрезал кабанятам дорогу и погнал в противоположную сторону, в глубину леса, к Вовочке, который скребся где-то далеко среди стволов, засоренным прогорелым дыханием своим пачкал воздух, но ружье держал наготове: знал, что Набат – кобель опытный, обязательно выгонит на него «боцманят».
Ничего нет вкуснее мяса «боцманят», – справедливо считал Вовочка – особенно если еще имеется «боезапас» – родная «белоствольная», обмахренная инеем бутылка, вытащенная из снега. Водка с мороза бывает тягучей, как кисель, и вкусной, как… – нет, пером описать это невозможно, у Вовочки во рту сбивалась слюна – комок был такой тугой, что не проглотить, он мычал потрясенно – очень захотелось холодной водки, даже зубы зачесались, очень хотелось жареной «боцманятины».
Под напиток холодный этот, нехотя льющийся из «белоствольной», Вовочка мог в одиночку одолеть пятидесятикилограммового «боцманенка» – с места не поднимется, пока не обгложет последнее копыто – так вкусно все и полезно. Мясо «боцманят» нежное, воспитанное на травках, кореньях и желудях – ни одной жилы, ни одного мозоля, во рту само тает. И жариться может без всякого масла – кинешь кусок на сковородку, он сам по себе зреет-дозревает, переворачивается с одной стороны на другую, будто лепешка, сочится сукровицей, млеет, а когда подоспеет пора – сам шлепается на тарелку. Остается только наполнить мерзавчик. Когда нет «белоствольной», отлично идет «шампанское» Нинки Зареченской. Даже лучше всякого другого питья.
– А-ах, какая квасота! – не выдержав, закричал Вовочка, восторженно взметнул свободную руку, поболтал в воздухе кулаком, будто предводитель многочисленной рати, гаркнул: – Хачу мяса!
Этот крик услышали и «боцманята», и Набат. «Боцманята» поднажали – снег побежал от них двумя косыми струями, будто от быстроходных катеров, пес сбил себе дыхание, уронил голову, зачерпнул пастью мерзлой колючей крошки, сглотнул. Хотелось пить. Через минуту Набат забеспокоился – неожиданно запахло кровью. Тело проколола боль.
Вывернув голову, Набат увидел на своем боку кровь. Свою собственную кровь – открылась февральская рана. Он оглушенно, не понимая, что происходит, залаял, на ходу боком врезался в снег, стер о него красную намерзь, задышал часто, собираясь с силами. В следующий миг догнал «боцманят», вонзил зубы в одного из них, рванул щетину вместе с мясом, отскочил назад с набитой волосами пастью: «боцманенок» – упитанный низкорослый кабанчик с окровяненными злыми глазами развернулся и понесся на него, низко опустив пятак, – Набат выждал несколько мгновений, сделал прыжок вбок, в снег, – обозленный кабанчик с гудом пронесся мимо, сел на задницу, ловко перевернулся через спину и снова кинулся на Набата. Набат повторил свой нехитрый маневр, освободил дорогу, и кабанчик снова пролетел мимо.
В несколько прыжков Набат достал свинку, укусил ее, выплюнул из пасти щетину. Свинка орудийной болванкой взвилась в воздух, закричала истошно, визгливо, Набат подправил ее, хватив за бок, и погнал на Вовочку. Кабанчик пошел за напарницей – побоялся оторваться.
Вовочка находился недалеко, и все равно он возник внезапно – от неожиданности Набат даже забыл подать голос, обозначиться, – увидев «боцманят», Вовочка стремительно вскинул ружье и навстречу собаке ударил узкий огненный столб – жакан прошел над «боцманятами» и чуть не задел Набата. Охлест свинцовой пули прижал его к снегу. Набат проюзил несколько метров по инерции, ожидая второго выстрела. Второй выстрел ударил тотчас же, хотя Набату показалось, что между двумя хлопками образовался просвет, – но нет, оба грома прогремели почти в унисон, второй жакан со свистом вспорол воздух, срезал несколько лап с сосны и растворился в пространстве.
Оба выстрела – мимо. Набат запрезирал Вовочку,
