Баллард поморщился:
— Он солгал.
Она отпрянула:
— Я убью его, — воспоминание о том отвратительном на вкус отваре, который он дал ей после того, как она чуть не утонула, все еще заставляло ее язык скручиваться обратно в горло.
— Нет, ты этого не сделаешь, — он притянул ее обратно к себе. — Ты останешься здесь со мной. Если мне придется задержаться в этой постели, то и тебе тоже.
Она потянула его за кончики волос:
— Нет, пока ты не ответишь на мой вопрос, — он развеял все сомнения, которые мучили ее, своей реакцией на ее предложение, но она все еще хотела услышать окончательное «да».
Он постучал пальцем по губе, словно размышляя над самым трудным из вопросов:
— Несомненно, в Монтебланко есть люди, гораздо более подходящие тебе, чем покрытый шрамами лорд небольших владений и никем не признанный. А как насчет мясника?
— Женат, имеет тринадцать детей.
Он присвистнул:
— Впечатляет. Булочник?
— Овдовел. Четыре раза за шесть лет.
Морщины прорезали его лоб:
— Это либо подозрительно, либо к несчастью.
— Очень, — в восторге от игры, но с нетерпением ожидая ее окончания, она продолжила с того места, на котором он остановился. — Мастер по изготовлению свечей — женщина, которая, мудро, я могла бы добавить, решила не выходить замуж и не рожать детей, а лишь время от времени заводить любовника. Я не хочу быть случайным любовником.
Баллард усмехнулся:
— Ты понимаешь, что любые дети, которых я могу зачать, не будут похожи на Гэвина?
— Ты понимаешь, что любые дети, которых я рожу, не будут похожи на Циннию?
— Если бы меня это волновало, я бы женился на Циннии, — он поцеловал ее правое веко, а затем ушибленное левое: прикосновение бабочки к ее ресницам. — Ты смелая, Луваен Дуенда.
— Я бы бросила вызов богам и королевам, чтобы сделать тебя своим, Баллард. Завоюю королевство или два, если потребуется.
Он не улыбнулся ее заявлению. Его пальцы прошлись по ее голове, пробежались по прядям, выбившимся из ее беспорядочной косы.
— Ты бы нашла меня за воротами королевства, мои вещи у ног и записку, приколотую к моему плащу для тебя, с надписью «Лучше ты, чем мы». Они были бы неправы. Гораздо лучше для меня. Ответ — да. Тебе даже не нужно было спрашивать.
Луваен ухмыльнулась, ее сердце радостно забилось в груди.
— Я и не планировала этого. Я намеревалась сказать тебе, что ты собираешься жениться на мне, но подумала, что должна, по крайней мере, быть вежливой, учитывая твое деликатное положение.
Баллард на мгновение уставился на нее, прежде чем рассмеяться. Он прижал ее к себе. Когда смех прекратился, он наклонил голову, чтобы украсть у нее еще один поцелуй.
— Поцелуй меня, ты, кровожадная ведьма. И не кусай меня за губу.
Она была кроткой, как ягненок.
ЭПИЛОГ
Из самого высокого окна в замке Баллард смотрел на леса и поля своих расширяющихся владений и ждал, когда жена позовет его. Западный ветерок доносил аромат зеленого клевера, а также острый мускус сосны и ясеня, предвещавший наступление лета.
Лето было любимым временем года Луваен. Она блаженно игнорировала жару, рои мошек и резкий запах гниющего льна, который иногда доносился в Кетах-Тор с близлежащих промокших полей.
— Это подарок земли прядильщику, — однажды сказала она ему. — Я в любой день предпочту аромат мокрого льна запаху роз.
В воздухе не пахло розами почти четыре года. Те, которые росли во дворе, погибли вместе с проклятием. Ни одна из них не расцвела снова, а они с Гэвином вынесли завернутые в саван кости Изабо из семейного склепа и похоронили ее на старых приданных землях в поле сон-травы. Они постояли над ее недавно засыпанной могилой, пожелали ее духу долгожданного покоя и ушли. Ни он, ни Гэвин не посетили могилу, хотя он слышал, что его мягкосердечная невестка иногда приезжала из земель де Ловет и возлагала белые розы на место ее упокоения.
Скрип открывающейся двери позади него возвестил о прибытии колдуна и вывел его из задумчивости. Мантия Эмброуза шептала пыльные заклинания, когда они касались половиц. Он остановился, прежде чем подойти к окну.
— Господин.
Пульс Балларда участился:
— Все закончилось?
— Более или менее, — в голосе Эмброуза появились обеспокоенные нотки. — Она спрашивает о тебе.
Он оторвался от созерцания земли и повернулся к своему магу. На лице мужчины был написан ужас:
— Значит, она все еще бушует?
Эмброуз покачал головой:
— Нет. Довольно спокойна для гадюки. Будь осторожен.
Бессмысленное предупреждение. Три года брака, и он научился опасаться своей жены. Он указал на сиделку в углу комнаты.
— Отдай его мне.
Она поднялась по его команде, бережно баюкая спеленатый сверток, который дергался и сопел. Он взял ребенка у нее из рук и осторожно развернул одеяла, чтобы посмотреть на розовокожее существо со сжатыми кулачками, шапкой тонких черных волос и яркими по-младенчески голубыми глазами, которые вскоре станут серыми или темно-карими. Руки Балларда, смуглые и покрытые боевыми шрамами, легли на маленькое тело мальчика, когда он повернул его так, чтобы увидеть спину.
На протяжении бесчисленных поколений дети крови Кетах носили отметину в форме серпа над ягодицами. Такой был у Балларда, как и у его отца и деда. Гладкая, но не безупречная спина этого ребенка раскрывала правду о его отцовском наследии. Розовая отметина тянулась между двумя крошечными вмятинами на его пояснице. Совершенно определенно его сын — не то чтобы он повторил это матери мальчика. Баллард ценил свою голову.
— Ты можешь отдать его Гэвину на воспитание, когда он подрастет. Мне не нравятся эти новые традиции, когда мальчики остаются со своими родителями. Это портит их. Гэвина воспитывали вне дома, пока не обрушилось проклятие. Он может воспитать своего брата и хорошо с этим справится.
Баллард проигнорировал предложение Эмброуза, очарованный тонкими чертами лица младенца и крошечной ручкой, которая крепко сжала один из его пальцев. В отличие от Эмброуза, он не скучал по старой традиции воспитания. Гэвин был бы отличным наставником, но теперь у них с Циннией были собственные дети. Он сомневался, что Цинния была бы более склонна отправить своих детей на воспитание в Кетах-Тор, чем он был готов отослать этого ребенка из дома. Категорический отказ Луваен был несомненным.
Глаза ребенка моргнули и медленно сфокусировались, поймав взгляд Балларда и удерживая его на одно вечное мгновение, обнажая его до самой сути его духа. Во второй раз на его памяти что-то экстраординарное шевельнулось внутри него, пробудилось и зашевелилось — свирепый инстинкт защищать. Инстинкт выходил далеко за рамки мощного принуждения охранять Луваен от вреда.
