сказать в опере.
Они идут к вокзалу. Фойгт провожает Гавена к поезду. Гавен говорит:
— Господин Пошка был так любезен, он дал мне кое-что с собой вчера. Я тут записал рано утром. Набросок для ансамбля, восемь голосов плюс оркестр. Я думаю, вашего списка действующих лиц хватит? Я имею в виду сцену свадьбы: Донелайтис среди своих героев. Тогда эта сцена станет центральной; по-моему, вы так и хотели?
— Резкий диалог с амтманом… Он тогда будет предшествовать… Но, может быть, — новая идея, Гавен останавливается, — может быть, даже лучше — следовать. Тогда понадобится что-то сильное, ударное — унисон всех свадебных гостей, например.
— Вот видите, — удовлетворенно говорит Фойгт.
— Да, господин Фойгт, я еду домой — руки чешутся, так меня захватило!
— Вот видите…
Теперь Фойгт поедет в Битенай на машине. Он договорился с булочником Эйвилом, который подрабатывает тем, что возит случайных пассажиров. Шляпа и палка, еще раз проверить записи, все на месте.
— Итак, можно ехать, — говорит Эйвил. Полчаса езды по гравию шоссе, мимо Полумпяя и Ужбичуса. Сначала немножко глины, потом все больше и больше песка, песчаные луга, рощица, много лиственных деревьев — прибыли, конечная станция. Эйвил выражается по-городскому:
— Надеюсь, ничего не забыто, господин профессор?
Дел у него хватает, у булочника. Сейчас обратно, после обеда надо привезти сюда еще порцию булок и ситников — ситники побольше и покруглее, чем булочки, дело есть дело.
— Заехать за вами вечером, господин профессор?
— Благодарю вас, господин Эйвил, не нужно, я поеду пароходом.
Эйвил хочет развернуться, дает задний ход.
Тут вдруг по всей деревенской улице раздаются вопли: «Вон они, вон они идут!»
Уже слышно, кто там идет по дороге: музыка. Корнет-а-пистон, тромбон и басовая труба. И все дети из Битеная, и все другие, которых привезли на телегах, в колясках, в бричках, бегут навстречу музыкантам.
Вон они, вон идут и трубят вовсю — еще бы, при таком скоплении народа! — и трубят без остановки. И так, в сопровождении всей оравы детей, окруженные гомоном и шумом, хлопаньем в ладоши, они входят в деревню и доходят до увеселительного заведения Вите, до самого сада. И только там, стало быть, конец.
Канкелат спешит навстречу Фойгту.
— Уже здесь, господин профессор?
— Даже успел проводить господина Гавена на вокзал.
— Здорово у него получилось в церкви, великолепно играл! — Канкелат, как говорят в таких случаях, под сильным впечатлением. — Артист! — Уж Канкелат в этом разбирается, он играет на органе, и именно он сопровождал сегодня утром largo.
— Можете мне поверить, господин профессор, сладостные звуки, но никакой слащавости, уж можете мне поверить.
— К сожалению, я пропустил, — говорит Фойгт, — проспал вчера, поздно добрался до постели.
— Да, — говорит Канкелат, — да, старость не радость.
Он любит жаловаться, а Фойгт нет. Фойгт говорит:
— Ну, времени у нас еще достаточно, здоровый сон, по-моему, только полезен.
— Конечно, — отвечает Канкелат, — но это надо было послушать.
— Как звучал Бах вначале?
— Вы знаете, — говорит господин Канкелат, — меня он не вдохновляет. В известном смысле все это, разумеется, свято, Бах, например, а если хотите знать мое мнение: пусть бы даже это исполняли ангелы, но в этом постоянном движении взад и вперед мне, право, слышится звук пилы.
— Но ведь темп здесь довольно медленный, — бросает Фойгт в раздумье.
— Тем не менее, — Канкелат остается при своем. — Бывают и неторопливые пильщики. Вход здесь, господин профессор, — говорит он, хотя дверь в трактир нельзя не заметить: три ступеньки вверх, обе створки настежь.
Ну и народу же тут!
Трактир, сразу видно, полнехонек. Фойгт еще раз оглядывает широкую площадь, где сгрудились повозки, и лужайку перед ней: везде люди и люди… Кого тут только не встретишь, такое бывает разве что на конной ярмарке.
Ашмутаты и Урмонайты, Брюзевиц со своими дочерьми, Валлаты — вдевятером.
— Я не помешаю? — с некоторым сопротивлением Фойгт дает подвести себя к столу Канкелата.
— Что вы, господин профессор, что вы! — Гермина Канкелат в волнении делает книксен, от этого кровь приливает ей к лицу — ну что за пышечка, право, но ей это идет, так что пусть ее! — она быстро снова поворачивается и опускается на свое место.
— Сюда, господин профессор. — Канкелат усаживает Фойгта на свой стул. — Уж я как-нибудь устроюсь. Вы не откажетесь, господин профессор, что-нибудь съесть или выпить?
— Сыр со сметаной, — говорит Фойгт.
— Сыр со сметаной для господина профессора! — кричит Канкелат фрау Вите, а фрау Вите кричит дальше, на кухню:
— И побольше!
Это белый сыр, или творог, или как там его еще называют по-другому в других местах, политый сметаной, обильно политый. Немножко соли и тмина.
— Я вижу там — эти вчерашние господа, — тихо говорит Фойгт Канкелату и кивает головой на столик в углу, где Нейман, слегка приподнявшись, уже давно пытается привлечь внимание Фойгта подчеркнуто любезным приветствием.
— К сожалению, не могу выбраться отсюда, господин профессор: видите, какая теснота.
— Ну и оставайтесь на месте. — Фойгт почти пробурчал это.
На лице Канкелата появляется многозначительное выражение. Они ему не нравятся, господину профессору?
Фрау Канкелат не решается показать, как приятно ей недовольство профессора — ну прямо маслом по сердцу, маслицем по сердечку: выпивохи проклятые!
Фойгт получает свой сыр. Теперь отдадим должное еде.
Из задней комнаты — внимание! — вываливается Варшокс, совершенно пьяный. За ним этот тип Готшальк из культурферейна. «Заткнись, ты!» — говорит он. Нейман тотчас вскакивает — трое его парней за ним, — протискивается из своего угла, теперь-то ему это сразу удается. Но Варшокс орет: «Он не хотел в Германию, надо же, обхохочешься. Мы все хотим в Германию, мы…»
Перед ним вырастает Нейман. «Молчать!»
Варшокс замер, словно пригвожденный к месту.
Теперь он уже не шатается. Его хватают за плечи двое мужчин. «Вон!» — говорит Нейман.
— Я сказал только… — Такого голоса никто не слышал у Варшокса, он прерывается, голос, задыхающийся, хриплый: — Я же всегда говорил: домой, в рейх.
— Вон!
Нейман ждет, пока они выйдут. Садится с третьим своим собутыльником снова в угол. Неприятная история…
На улице патриотические женщины со своими «детьми королевы Луизы» соорудили кофейный стол. На улице расположилась музыка. На возвышении, рядом с музыкантами, ящик с пивом. На улице собрались любители кофе и зрители — жители Битеная и дети жителей Битеная.
Но, гляньте-ка, сколько народу тянется к горе. Яркие, нарядные, в белых блузах, вышитых куртках, в платках, чепцах… Фойгту хотелось бы немедленно отправиться за ними.
— Ну, кофе-то вы выпьете с нами, господин профессор!
Что ж поделаешь, значит, кофе. Справа — Канкелаты, слева — королева Луиза с мужем, то бишь скотопромышленник Фрелих с супругой. И разговоры их тоже надо выдержать: «прекрасный день», и «наконец-то наступил», и «каждый год», и
