class="p">Я иду в ее направлении, не торопясь, заставляя ее догадываться о том, что я задумал. Она смотрит на меня скептически, что меня не удивляет. Я известен своей непредсказуемостью.
— И это не могло подождать допоздна?
Ухмылка появляется на моем лице, мои ноги останавливаются, как только они касаются кончиков ее каблуков. Запах ее духов бьет мне прямо в лицо, вызывая боль в паху.
— Это все, чем мы занимались, ЛТ, — приглушенно говорю я, вытаскивая спичку изо рта. — Ждем, чтобы сделать свой ход, ждем федералов, ждем, чтобы убить твоего отца.
Я подношу красный кончик спички к ее коже, проводя грубым концом по ее ключице, как раз там, где находится ее шрам. Такой же, который я ношу сам.
Тот, который я дал себе, чтобы судьба знала, что мы были в этой жизни вместе.
Она нервничает.
Я чувствую, как это волнами скатывается с нее, пока она стоит и задается вопросом, чем я мог заниматься на этот раз. Я причиню ей боль? Покончу ли я с этим раз и навсегда? И мой личный фаворит, я прикоснусь к ней?
— Я устал ждать.
—А как же полиция? А Каин? — ее брови тревожно хмурятся, но глаза горят от волнения.
— С этим разобрались, — выдыхаю я, проводя линию от ее шрама к центру ее груди. — Теперь нас ничто не остановит.
— Это то, что ты пришел сказать мне?
— Это одна из вещей.
— А другие?
Я наслаждаюсь моментами, когда я мог поймать ее вот так.
Щеки раскраснелись, и она не уверена в себе. Только я могу ее так тревожить. Я хочу, чтобы мир увидел в ней сильную женщину, которой она является. Как гребаная сила, с которой нужно иметь дело.
Мне тяжело смотреть, как люди съеживаются вокруг нее. Даже если она сама этого не видит, я вижу. Независимо от силы, которую, по ее мнению, она потеряла, люди все еще боятся ее, и мне чертовски нравится это в ней.
Мне нравится, что я единственный, кто может ее сломать. Единственный, кто способен пролезть под ее кожу и зарыться в нее.
Мои руки опускаются на ее тело, скользя под ягодицами ее задницы и плавно поднимая ее, подтягивая к моей талии.
Ее рот едва приоткрывается, с губ срывается вздох.
— Что ты делаешь?
Я подвожу ее к бильярдному столу, кладу ее на край мягкого зеленого войлока.
— Извиняюсь, — бормочу я, оставляя между нами расстояние в дюйм и пристально глядя на нее.
— Рук, тебе не за что извиняться.
Не торопясь, я с глухим стуком опускаю одно колено на пол, второе вслед за ним, готовясь к тому, что мне нужно сделать. Я провожу руками вниз по ее ногам, беру ее икры в ладони и нежно массирую ее большим пальцем.
— Есть, — говорю я, глядя на нее со своего места на земле.
Мой алтарь.
Мое спасение.
— За то, что не верил в тебя, за то, что не верил в нас. За то, что не разглядел ложь и не боролся за тебя, как должен был. Я расстегиваю пуговицы на рубашке, стягиваю ее с плеч и позволяю ей упасть на пол.
— Сделай мне больно. Заставь меня заплатить.
Я был так поглощен собственным страхом быть преданным, обиженным, потерять ее, что позволил себе ненавидеть. Я не согласился с тем, что мое сердце все время пыталось сказать мне, что она была другой.
Что она была моей.
Я позволил себе ненавидеть ее, и из-за этого она прошла через ад в одиночестве.
Это единственный известный мне способ загладить свою вину.
Я жду секунду, прежде чем чувствую кончик ее каблука под своим подбородком, поднимая голову. Я смотрю на нее, приподняв бровь, и смотрю ей в глаза.
Она источает контроль, ее плечи расправляются, когда она смотрит на меня сверху вниз.
Мой феникс.
— Мне не нужна твоя боль, Рук Ван Дорен. Я хочу, чтобы ты дал мне слово.
Я никогда не хотел ничего больше, чем хочу ее прямо сейчас. Я хочу, черт возьми, сожрать ее. Я бы сделал все, чтобы иметь его.
— Скажи мне, что это, — говорю я, — И оно твое. Это все твое, детка.
Словно соблазнительница, она подтягивает обе ноги к столу, широко раскрывая их, отчего ее платье задралось до бедер, оставляя ее полностью открытой для меня.
— Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что перестанешь причинять себе боль.
Воздух густой и тяжелый в моих горящих легких. Ее сладкого аромата достаточно, чтобы утонуть в нем, вызывая у меня головокружение. Я следую взглядом за ее бледными пальцами, когда они находят ее центр, дразняще проводя вверх и вниз по ее прикрытой щели.
— Ты хочешь загладить свою вину передо мной? Хочешь прикоснуться ко мне, поджигатель?
Я бы помолился Богу, чтобы иметь возможность прикоснуться к ней прямо сейчас.
— Тогда обещай мне. Больше никаких порезов. Не будет больше боли, — она сильнее давит на свою киску, из ее рта вырывается тихий стон. — Обещай, что придешь ко мне. Мы можем помочь друг другу. Я могу помочь тебе.
На ее тонких трусиках появляется темное мокрое пятно, и у меня текут слюнки, грудь ноет. Ее груди двигаются вверх и вниз в устойчивом ритме, а дыхание становится более хаотичным.
Похоть и душевная боль кружатся вокруг моей головы.
Может ли ее быть достаточно, чтобы привести меня к прощению? Может ли ее быть достаточно, чтобы помочь мне отпустить?
Я не дурак. Я не верю в сказки и долгое время отказывался потакать извращенному бреду о том, что она любит меня в ответ.
Но боль, которую я преследую, ничто по сравнению с болью от невозможности прикоснуться к ней. Не иметь возможности иметь ее. Я мог бы научиться прощать себя, но я не хочу быть без нее.
Не снова.
— Это будет не очень красиво, — говорю я хриплым голосом. — Моя боль — уродливый, пожирающий зверь, Сэйдж. Ты можешь справиться с чем-то подобным?
— Ты не единственный человек, который причиняет себе боль, когда ее становится слишком много, Рук.
Я следую за ее руками, когда она убирает их из своего центра, протягивая руку назад, чтобы расстегнуть платье, которое защищает ее от меня. Она не торопится раздеваться, вытаскивая руки из рукавов и стягивая черную ткань вниз, пока она не стягивается вокруг ее
